Сборник 9 КОНВЕКТОР ТОЙНБИ
Шрифт:
– Как вы сказали? – не поняла девушка.
– Ты все еще тверда в непорочности своей,16 – пробормотал Дедуля, погружаясь в сон.
Ровно в шесть часов поезд прибыл в Гранамокетт. Только тогда Джона вернули из ссылки, избавив от него малиновку, что пела на заборе.
Ни один из тамошних родственников не пожелал взять к себе братьев.
Через три дня Дедуля погрузился на поезд и поехал обратно в Иллинойс, а в голове у него персиковыми косточками перекатывались четверо двоюродных.
Там они и остались: каждый отвоевал себе местечко
Том поселился с капризной субреткой в Вене тысяча восемьсот сорокового, Уильям обосновался в Лейк-Каунти с блондинкой неопределенного возраста, родом из Швеции, а Джон болтается по злачным местам от Сан-Франциско до Берлина и Парижа, изредка вспыхивая озорным огоньком в дедулином взгляде. Что до Филипа, тот уединился в чулане и читает все книги, которые Дедуля прочел за свою долгую жизнь.
А Дедуля ночами нет-нет да и подкатится к Бабушке под одеяло.
– Да ты что! – возмущается она и переходит на крик: – В твои-то годы! Брысь отсюда!
И давай его тузить, и тузит до тех пор, пока он, хохоча в пять голосов, не откатывается на свою половину; там он притворяется спящим, а сам только и ждет удобного момента, чтобы застать ее врасплох пятью разными подходцами.
Последний цирк
Холодной ноябрьской ночью Джергис Красный Язык (так его прозвали за то, что он вечно сосал красные леденцы), примчавшись ко мне под окно, издал вопль в сторону жестяного флюгера на крыше нашего дома. Когда я высунулся на улицу, изо рта вырвалось облачко пара:
– Чего тебе, Красный Язык?
– Тихоня, выходи! – крикнул он. – Цирк!
Через три минуты я уже сбегал с крыльца, вытирая о коленку два яблока. Красный Язык приплясывал, чтобы не окоченеть. Решили до станции бежать наперегонки: кто продует, тот старый пень.
На бегу мы грызли яблоки, а город еще спал.
У железнодорожных путей мы остановились послушать, как гудят рельсы. Откуда-то издалека сквозь предрассветную тьму в наши края спешил – сомнений не было – настоящий цирк. Его приближение дрожью отдавалось в рельсах. Я приложил ухо к металлу:
– Едет!
И верно, вскоре из-за поворота черным вихрем вылетел паровоз: впереди огонь и свет, позади – клубы дыма. Товарные вагоны снаружи освещались зелеными и красными гирляндами, а изнутри оглашались рыком, визгом и гвалтом. На станции все пришло в движение, по сходням шествовали слоны, катились клетки; с первыми лучами солнца звери, циркачи, Красный Язык и я уже вышагивали по улицам, направляясь к пустоши, где каждая травинка сверкала хрусталем, а с кустов, если задеть ветку, обрушивался целый ливень.
– Ну и дела, Крас, – поразился я. – Только что было пустое место. А теперь – глянь!
Мы смотрели во все глаза. На пустыре расцвел огромный шатер, как японский цветок на холодном пруду. Зажглась иллюминация. Не прошло и получаса, как в воздухе потянуло горячими блинчиками; кругом
Все это нас заворожило. Прижав руку к груди, я почувствовал, что сердце колотится прямо под ладонью, как игрушечный попрыгунчик. Мне хотелось только смотреть вокруг и вдыхать этот запах.
– Айда домой! Жрать охота! – гаркнул Крас и дал мне пинка, чтобы обойти на старте.
– Отдышись и умойся, – потребовала мама, оторвавшись от стряпни.
– Блинчики! – Меня изумил ее дар предвиденья.
– Как там цирк? – Отец посмотрел на меня поверх газеты.
– Классно! – сказал я. – Вообще!
Умывшись холодной водой из-под крана, я придвинул стул в тот самый миг, когда мама поставила на стол блины. Она протянула мне кувшинчик:
– Возьми сироп.
Я набросился на еду, а отец поудобнее сложил газету и вздохнул:
– Куда катится этот мир, ума не приложу.
– А ты не читай газеты по утрам, – сказала мама. – От них бывает расстройство желудка.
– Полюбуйтесь! – воскликнул отец, ткнув пальцем в газетную полосу. – Бактериологическое оружие, ядерная бомба, водородная бомба. Это заслонило все другие события!
– У меня, например, – сказала мама, – на этой неделе будет большая стирка.
Отец нахмурился:
– Неудивительно, что мир катится в тартарары: люди сидят на пороховой бочке, а мысли у них – о стирке. – Расправив плечи, он придвинулся ближе к столу. – Задумайтесь: тут сказано, что одна ядерная бомба нового поколения может стереть с лица земли весь Чикаго. А от такого города, как наш, и кляксы не останется. Меня не покидает мысль: как это все прискорбно.
– Что прискорбно? – не понял я.
– Для достижения нынешнего уровня человечество потратило миллионы лет. Мы научились строить города, большие и малые, буквально на пустом месте. Представьте: сто лет назад нашего города не было и в помине. Сколько понадобилось трудов и усилий, чтобы возвести его по кирпичику – а что дальше? Бах – и конец!
– Ну нет, с нами такого не случится, – сказал я.
– Вот как? – фыркнул отец. – Это почему же?
– Не может такого быть, и все.
– Хватит вам. Оба хороши. – Тут мама кивнула в мою сторону. – Ты мал еще, чтоб в этом разбираться. – Потом она кивнула в папину сторону. – А ты годами стар, да разумней не стал.
Завтрак продолжился в молчании. Потом я спросил:
– Пап, а что здесь было, когда города не было?
– Ничего. Озеро да пригорки, вот и все.
– А индейцы?
– Вряд ли. Просто безлюдная местность: леса, холмы, больше ничего.
– Передай-ка сироп, – сказала мама.
– Бум! – заорал Крас. – Я – атомная бомба! Трах-бах!
Мы стояли в очереди перед кинотеатром «Элит». Настал самый знаменательный день в году. С утра пораньше мы отправились к цирку и торговали шипучкой вразнос, чтобы заработать на билеты. После полудня нас ожидало кино про индейцев и ковбоев, а вечером – цирковое представление! Мы ощущали себя настоящими богатеями и давились от хохота. Крас, без устали изображавший атомную бомбу, вопил: