Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10
Шрифт:
— Да, он.
— Лучше бы вам найти их поскорее, чем это сделает он.
— А может, лучше их просто оставить ему?
— Что ж, можно и так, только дело не в нем и даже не в Энди. В данном случае для того, чтобы справедливость возобладала, надо, чтобы все ее видели. Кому-то надо понести ответ публично. Ведь процесс коснется и многих других детей. Надо найти способ помочь еще и им или же тем взрослым, которыми они успели стать. Этого нельзя будет сделать, если тех людей просто выследит и порешит Фрэнк Меррик. Моя карточка еще у вас?
Я заглянул в бумажник: она там была. Эйми постучала по ней пальцем.
— Окажетесь в беде — свяжитесь со мной.
— Почему это вы решили, что я непременно в нее попаду?
— Потому что вы всегдашний возмутитель спокойствия,
Глава 19
Когда я неожиданно подъехал на пути из Уоррена, вид у доктора Кристиана был, прямо скажем, тревожно-растерянный; тем не менее уделить мне несколько минут он согласился. Снаружи, когда я прибыл, стояла патрульная машина, где сзади в «кенгурятнике» сидел человек — судя по положению рук и прижатой к проволочной загородке голове, зафиксированный. Рядом с машиной стоял полицейский, беседуя с женщиной лет под сорок, у которой голова периодически смещалась в одну из точек своеобразного треугольника: от копа к двоим ребятишкам в большом «Ниссане» справа, затем на зафиксированного мужчину и обратно на копа. Коп, детки, дядька. Коп, детки, дядька. При этом она явно плакала. Детки за стеклом тоже лили слезы.
— Уф-ф, — выдохнул Роберт, вслед за тем, как закрыл кабинетную дверь и изнеможенно рухнул за столом в кресло, — долгий выдался денек. А ведь я еще и не обедал.
— Что, тот парень снаружи?
— Комментировать не могу, — ответил доктор, чуть мягчая. — Работа у нас и без того нелегкая, но самое, пожалуй, трудное и требующее особой, деликатнейшей чуткости, это момент, когда кто-то выслушивает вменяемые ему обвинения. Пару дней назад было полицейское интервью, и вот сегодня к нам на сеанс приехала женщина с детьми; приехала, а снаружи их уже поджидает отец. Люди на обвинения в насилии реагируют по-разному: не верят, отрицают, гневаются. Хотя полицию вызывать приходится нечасто. А это был… прямо-таки редкостно сложный для всех нас момент. — Кристиан начал приводить в порядок бумаги на столе, разбирая по стопкам и вставляя их в папки. — Так чем могу, мистер Паркер? Боюсь, времени у нас немного. У меня через два часа в Огасте встреча с сенатором Харкнессом. Обсуждается вопрос обязательного приговора, а я к нему в должной мере не готов, как хотелось бы.
Сенатор штата Джеймс Харкнесс был из числа правых «ястребов» и славился своим нетерпимым, прямо-таки кликушеским отношением чуть ли не к каждому делу, которое только его досягало. Так, недавно его решительный голос прозвучал среди тех, кто клеймил и призывал вчинить по двадцать лет тюрьмы тем, кто обвинялся в жестоком изнасиловании несовершеннолетнего — даже тем, кто заявил о своей сделке со следствием.
— А вы сами «за» или «против»?
— Заодно с большинством обвинителей я, собственно, против, но с такими, знаете, добрыми людьми, как наш сенатор, это все равно что спорить об отмене Рождества.
— Осмелюсь спросить почему?
— Все довольно просто: это лакомая подачка избирателям, от которой больше вреда, чем пользы. Вы вот вдумайтесь: из каждой сотни поданных обвинений в судопроизводство попадает примерно половина. Из этой полусотни сорок доходят до суда. Тридцать пять из этих сорока снимаются за примирением сторон, пять доходят до оглашения приговора, и уже из этих пяти по двум выносятся обвинительные вердикты, а по трем оправдательные. Так что из той первоначальной сотни у нас остается от тридцати до сорока насильников, которых можно регистрировать и по мере надобности отслеживать.
В случае же обязательного наказания уступка в виде сделки со следствием к предполагаемым виновникам не применяется. А потому они пытают судьбу в суде, куда обвинители обычно предпочитают не являться — кстати, именно по делам о предполагаемом насилии, — если только дело не смотрится на сто процентов выигрышным. Для нас, как я уже говорил при прошлой встрече, проблема в том, что бывает крайне непросто предоставить свидетельство, необходимое
— Шимпанзе переизбранием не озабочено, — заметил я.
— Я бы лучше голосовал за шимпанзе, чем за Харкнесса. По крайней мере есть надежда, что оно на каком-то этапе эволюционирует. Кстати, мистер Паркер, а у вас-то есть какой-нибудь прогресс?
— Небольшой. Доктор, а что вам известно о Галааде?
— Я так понимаю, вы не тестируете меня на знание библейских тривиальностей, — сказал на это Кристиан, — а потому полагаю, что вы имеете в виду общину «Галаад» и тех «детей галаадовых».
Он вкратце изложил историю, в принципе мне уже знакомую, добавив лишь, что, по его мнению, масштаб насилия там был шире, чем в прошлом подозревалось.
— Я встречал некоторых из жертв, поэтому знаю, о чем говорю. Мне думается, большинство жителей Галаада было в курсе насчет того, что происходило с теми детьми, и в тех злодеяниях участвовало больше людей, чем предполагалось изначально. Затем, после того как были найдены детские трупики, те общинники рассеялись — одни бесследно, а другие, напротив, стали всплывать в привязке к другим делам. Одна из жертв — девочка, чье свидетельство привело к осуждению Мейсона Дубуса, который считался среди насильников застрельщиком, — приложила максимум стараний, чтобы те люди были найдены. Пара сейчас сидит по тюрьмам в других штатах, остальные мертвы. Дубус единственный из оставшихся в живых, по крайней мере из известных нам; те же, кто выжили, — пусть даже нам о них неизвестно, — нынче уже в солидном возрасте, старики и старушки.
— А что стало с детьми?
— Некоторых с развалом общины забрали родители или опекуны. Дальше следы их теряются. Других разместили по приютам. Пара нашла себе место в. «Гудвилл Хинкли».
«Гудвилл Хинкли» — заведение, расположенное невдалеке от Девяносто пятой автострады, — издавна давало и дом, и школьное образование детям от двенадцати лет до двадцати одного года, которые в разное время подвергались домогательствам, были беспризорными, либо страдали от нарко- или алкогольной зависимости, своей или членов семьи. Существовало это заведение еще с конца девятнадцатого века и что ни год выпускало из своих гостеприимных стен девять-десять выпускников, которые иначе угодили бы в тюрьму или вообще под землю. А потому неудивительно, что некоторые из детей Галаада оказались именно здесь, в «Гудвилл Хинкли». В данных обстоятельствах это было лучшее, что могло с ними произойти.
— Как такое могло произойти? — спросил я. — Ведь масштаб того, что творилось, был просто невероятный.
— Это была изолированная замкнутая община в штате, полном изолированных замкнутых общин, — ответил Роберт. — Из того, что нам теперь известно, главные семьи той злосчастной коммуны знали друг друга еще до приезда в Галаад; они или работали вместе, или же поддерживали на протяжении нескольких лет контакт. Иными словами, на месте уже была структура, которая способствовала творящимся там гадостям прямо или косвенно. Налицо было четкое разделение между четырьмя-пятью коренными семьями и теми, кто приехал позже: женщины меж собой не смешивались, дети играли порознь, а мужчины друг друга максимально сторонились, исключение составляла разве что работа. Насильники вполне ведали, что творят, и, может статься, специально присматривали себе тех, кто мог потрафить их вкусам, благо нехватки в новой добыче не было. Ситуация кошмарная, и вообще была в том Галааде какая-то общая жуткая нестыковка — и во времени, и в месте, и в самой сути его существования, — которая все лишь усугубляла. Одним словом, голимое зло.