Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10

Коннолли Джон

Надо учитывать то, что тема жестокого обращения с детьми не была тогда настолько на слуху, как в наши дни. Лишь в тысяча девятьсот шестьдесят первом году увидела свет диссертация доктора Генри Кемпа «Синдром побитого ребенка», возвестившая революцию в вопросе жестокого обращения с детьми, но та работа концентрировалась по большей части на физическом насилии, а тема насилия сексуального даже в начале семидесятых, когда я начал ею заниматься, была лишь на зачаточной стадии разработки. Но вот наступила эпоха феминизма, и мир в открытую заговорил о насилии над женщинами и детьми. В семьдесят восьмом году Кемп опубликовал другое свое детище — «Сексуальное насилие: еще одна скрытая проблема педиатрии», — и примерно

с той поры осознание этого вопроса встало, можно сказать, в полный рост.

Можно с сожалением констатировать, что маятник тогда слишком уж качнулся в другую сторону, породив климат постоянной подозрительности, так как наука на тот момент не поспевала за желанием совладать с проблемой. Энтузиазма было в достатке, а вот здорового скептицизма не хватало. Это привело к мощной обратной реакции и спаду отчетности в девяностые, но на сегодня, похоже, мы можем говорить о некоем шатком равновесии, пусть даже иногда по-прежнему фокусируемся на сексуальном насилии в ущерб прочим видам насилия. По подсчетам, двадцать процентов детей до достижения взрослого возраста подвергались сексуальному насилию, хотя последствия долговременной запущенности и физического насилия куда более пагубны. К примеру, физически запущенный ребенок, которого к тому же постоянно шпыняют, может с большей вероятностью пополнить криминальную среду, нежели ребенок, прошедший через сексуальное насилие. Между тем есть информация, что насильники детей, скорей всего, сами подвергались насилию, а вот большинство педофилов сексуальному насилию не подвергалось. Ну ладно, — завершил Роберт, — притомил я вас своей лекцией. Вы лучше скажите, в чем причина вашей любознательности насчет Галаада?

— Дэниел Клэй тоже проявлял к Галааду интерес, запечатлевал его на своих полотнах. Кто-то мне сказал, что он даже интервьюировал Мейсона Дубуса и вроде как намеревался написать книгу о том, что там имело место. Есть еще и тот факт, что его машину нашли брошенной неподалеку от Джекмэна, то есть невдалеке от тех мест, где находился Галаад. Более того, недавно выяснилось, что одного из бывших пациентов Клэя то ли в самом Галааде, то ли в его окрестностях насиловала группа людей в птичьих масках. Все это наводит на мысль, что это не просто серия случайных совпадений.

— Не так уж и удивительно, — пожал плечами Кристиан, — что Галаад вызывал у Клэя любопытство. Большинство моих коллег но цеху, что работает здесь, в Мэне, в свое время изучали доступный материал, а некоторые из них, в том числе ваш покорный слуга, имели касательство и к интервьюированию Дубуса. — Он задумчиво помолчал. — Я что-то не припомню каких-либо описаний Галаада, хотя упоминания сельского антуража по ходу встречались. Кое-кто из детей замечал деревья, траву, грязь. Были аналогии и в описаниях места, где над ними совершалось насилие, — голые стены, матрас на полу, всякое такое, — хотя большинству жертв на это время завязывали глаза, так что мы говорим об отрывочных образах и ни о чем более.

— Этих людей не могло притягивать к Галааду то, что происходило здесь в прошлом? — поинтересовался я.

— Не исключено, — ответил доктор. — У меня есть друг, который работает в сфере предотвращения самоубийств. Он рассуждает о «кластерах местоположения» — местах, что в силу тех или иных причин становятся центром притяжения для самоубийств, во многом из-за того, что здесь успешно покончили с собой другие. Одно самоубийство готовит почву для другого или дает ему стимул. По аналогичному принципу место, где систематически вершилось насилие над детьми, могло оказаться привлекательным для других насильников. Но это был и нешуточный риск с их стороны.

— А может, то влечение частично обуславливалось именно риском?

— Возможно. Я с прошлой нашей встречи много об этом размышлял. Есть в этом деле что-то

необычное. Похоже на насилие группой незнакомых лиц, что само по себе нетипично. Дети, в отличие от взрослых, виктимизируются незнакомцами сравнительно редко. По статистике, пятьдесят процентов внутрисемейных изнасилований приходится на девочек и от десяти до двадцати — на мальчиков. При этом неинцестные насильники подразделяются, как правило, на шесть категорий, основанных на степени фиксации, — от тех, кто имеет частый несексуальный контакт с детьми, до насильников с садистскими наклонностями, которые несексуальный контакт с ними имеют редко. Это подвид, который неизвестных детей обычно рассматривает как жертвы, — однако степень жестокости по отношению к детям, что упоминали про птичьи маски, была минимальной. Фактически лишь один ребенок припомнил серьезное физическое воздействие — девочка, которая сказала, что один из тех людей взялся ее душить и не отпускал, пока у нее не начало мутиться сознание, но изувера сразу же пресек один из тех, кто с ним был. Это указывает на значительную степень их самоконтроля. На обычных насильников эти люди не походили. Налицо были спланированность, слаженность действий и, пусть даже звучит вне контекста, самоограничение. Что в применении к имевшему место лишь настораживает.

— Вы уверены, что с исчезновением Клэя подобные сообщения прекратились?

— Вы имеете в виду показания об изнасиловании, сходные с теми описаниями? Я оперирую имеющимися у меня фактами, а факты свидетельствуют именно об этом. Это, видимо, одна из причин, почему подозрения пали на Клэя.

— А могли те люди просто взять и перестать вершить насилие?

— Не думаю. Есть вероятность, что кого-то из них посадили за какие-нибудь другие преступления, отчего все и поутихло, а так нет, я не считаю, что они по своей воле перестали бы насиловать. Эти люди — хищнические педофилы. Возможно, изменилась их схема насилия, но темные их позывы никуда не делись.

— С чего бы им вдруг менять свою схему?

— Что-то могло произойти. Что-нибудь их вспугнуло или заставило понять, что если они будут действовать на прежний манер, то рискуют привлечь к себе более пристальное внимание.

— Дочь Меррика рисовала картинки людей с птичьими головами, — проронил я.

— И ее по-прежнему не могут доискаться, — закончил мою мысль Кристиан.

— Исчезновение Клэя чуть ли ни день в день совпало с пропажей Люси Меррик, — заметил я. — И вы только что сказали, что с той поры сообщений об изнасилованиях детей людьми в птичьих масках не поступало.

— Оговорюсь: сообщений, известных мне, — поправил Роберт. — Я уже рассказывал: отследить пути тех, кто был когда-то в числе жертв, весьма затруднительно. Кто знает, может, изнасилования все так же продолжались, просто мы о них не слышали.

Если вдуматься, слова эти были вполне обоснованы. Между исчезновением Клэя и Люси Меррик имелась какая-то связь, причем с вероятной привязкой к тому, что после исчезновения этой девочки перестали поступать сообщения, будто насилию злыдней в птичьих масках подверглись еще какие-то дети.

— А вот, скажем, смерть ребенка, — спросил я, — могло ли это оказаться достаточным, чтобы их в достаточной мере напугать — настолько, чтоб они перестали творить то, что творили?

Кристиан кивнул:

— Если случайная, то не исключено, что да.

— А если нет?

— А если нет, то речь идет уже о чем-то и о ком-то другом: не о насильниках детей, а о детоубийцах.

Оба мы ненадолго смолкли. Доктор что-то помечал у себя в блокноте. Снаружи день клонился к вечеру; с осторожным уходом солнца менялся угол, под которым падали сквозь жалюзи лучи. Тени от них смотрелись тюремными решетками; возможно, от этого мне снова вспомнился Энди Келлог.