Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10

Коннолли Джон

Передо мной находилась деревянная консоль с шестнадцатью маленькими лампочками, расположенными по четыре в ряд и пронумерованными. Звук шел из динамика над консолью. Судя по всему, это была система внутренней связи старого образца, позволявшая гостям связываться с портье, не пользуясь телефоном. Я такую видел впервые, но, может быть, Прокторы, открывая мотель, не стали заморачиваться установкой телефонов во всех номерах, а потому сохранили интерком как забавную диковинку. Название фирмы производителя на консоли отсутствовало; возможно, Прокторы собрали ее сами. Пока что ясно было одно: электричество в мотеле есть.

Жужжание действовало мне на нервы. Какая-то неисправность? Но почему именно сейчас? Есть электричество

или нет, но после стольких лет система просто не могла работать. С другой стороны, раньше вещи делали на совесть; прискорбно, что мы теперь так удивляемся, встречая настоящее качество.

Я проверил консоль, постучал по лампочкам.

Лампочка под номером пятнадцать от прикосновения замигала красным.

Я вынул пистолет, вышел из офиса и направился по правой стороне коридора. Дверную панель в четырнадцатом номере отвинтили от рамы и просто приставили к косяку. Дверь пятнадцатого номера была на месте, но именно за ней слышался звонок.

Я прислонился к стене между двумя комнатами.

– Мистер Проктор? Вы там?

Никто не ответил. Я быстро убрал панель перед четырнадцатым номером, но дверь за ней была заперта. Попробовал ручку – повернулась. Проникавшего в комнату дневного света вполне хватало, чтобы увидеть поставленную на попа и прислоненную к стене кровать и голый пол. В углу – две прикроватные тумбочки. И ничего больше, никакой мебели. На ковре – какие-то белые нитки, в воздухе – запах плесени. Я подобрал одну нитку и поднес к свету – это была древесная стружка. Возле тумбочек лежали несколько пенопластовых комочков. Я провел ладонью по ковру и нащупал вмятины, оставленные какими-то ящиками. Осторожно подошел к ванной – пусто. Двери между четырнадцатым номером и пятнадцатым не было.

Я уже собирался уходить, когда увидел отметины на стене, и посветил на них фонариком, чтобы рассмотреть получше. Они напоминали отпечатки ладоней, но как будто выжженные в краске. Пепел и вспузырившаяся краска отвалились, когда я дотронулся до них пальцами. Мне стало не по себе, словно я перепачкался какой-то мерзостью. В комнате было сыро, и кровать стояла у стены голая, но меня не оставляло ощущение, что здесь недавно жили и что, если прислушаться, еще можно услышать слабеющее эхо разговора.

Я снова вышел в коридор и осмотрел дверь в пятнадцатый номер. Как и на других дверях, панель, должно быть, держалась на раме на шурупах, вот только головок этих шурупов я не обнаружил. Без особой надежды на успех я просунул пальцы в зазор между панелью и дверной коробкой и потянул.

Панель поддалась на удивление легко и, падая, едва не отправила меня в нокаут. Теперь я увидел, что держалась она на одном-единственном длинном шурупе, завернутом не снаружи, а изнутри. Я попробовал повернуть ручку, но на этот раз ничего не получилось. Ударил по двери ногой – безрезультатно. Я сходил к своей машине, взял из багажника ломик и вернулся в мотель. Но и с его помощью открыть дверь не получилось. Что-то крепко удерживало ее изнутри. Тогда я взялся за щит, которым было заколочено окно. Дело пошло лучше – его прибивали гвоздями. Щит наконец отвалился, и под ним открылось толстое замызганное стекло, треснувшее, но не расколовшееся от пары пулевых отверстий. Заглянуть в комнату мешали плотно сдвинутые шторы.

Приложив еще немного усилий, я разбил ломиком стекло и отступил к стене на случай, если некто притаившийся в комнате вздумает встретить меня свинцом, но не услышал ни звука. Причина тишины стала ясной, когда из номера пахнуло вонью. Я раздвинул шторы и забрался в комнату.

Деревянная кровать была разломана, доски прибиты к дверной коробке. Гвозди забивались под углом, и некоторые прошли мимо двери. Забивавший их понял, наверное, что промахнулся, и попытался исправить ошибку, но до конца работу не довел. А может быть, гвозди прошли насквозь, и кто-то снаружи загонял их назад молотком, хотя концы оставались острыми.

Мебели

в этом номере было больше, чем в соседнем, – длинный комод, стойка под телевизор, двуспальная кровать и две прикроватные тумбочки. Все это было сдвинуто в угол, как сделал бы ребенок, устраивающий дома крепость. Я подошел ближе. В углу, за мебелью, прижавшись головой к кнопке интеркома на стене, лежал мужчина. За головой – пятно крови с частицами черепа. В правой руке – «браунинг». Тело распухло, а обосновавшиеся в нем насекомые и черви создавали впечатление движения и жизни. Первой их добычей стали глаза, от которых остались лишь пустые глазницы. Я накрыл ладонью рот, но запах был слишком крепок. Я отвернулся к окну, выдохнул и постарался сдержать тошноту. Потом, немного оправившись, снял пиджак, прижал его к лицу и осмотрелся повнимательнее. Рядом с телом стоял ящичек с инструментами. Тут же лежал пневматический молоток. Ни крошки еды, ни капли воды. Я провел пальцами по металлической обшивке двери и нашел несколько пулевых отверстий. Включил фонарик, посветил на стены, посчитал. Получилось двенадцать. В обойме «браунинга» тринадцать патронов. Последний он приберег для себя.

В «Лексусе» нашлась бутылка воды. Я прополоскал рот, избавляясь от привкуса гнили, но запах уже впитался в одежду. Теперь от меня воняло мылом, дохлым оленем и мертвецом.

Я набрал 911 и подождал, пока соединят с полицией.

* * *

Их названия накрепко засели у него в голове. Газалия, один из самых опасных районов Багдада; Дора и Садия, места, где убили всех уборщиков мусора, и улицы утонули в грязи, так что жить там стало невозможно. Мечеть Ум-аль-Кура в западном Багдаде, штаб повстанцев-суннитов, которую, в идеале, стоило бы просто стереть с лица земли. Ипподром Амирия, где продавали и покупали похищенных людей. От ипподрома дорога вела прямиком в контролировавшуюся мятежниками Гарму. Кого увезли в Гарму, тот, считай, пропал.

В аль-Адамии, суннитском оплоте в Багдаде, рядом с Тигром, переодетые полицейскими шиитские смертники установили фальшивые контрольно-пропускные пункты, на которых ловили своих соседей-суннитов. Шииты были как бы на нашей стороне, но на самом деле на нашей стороне не было никого. По его мнению, различие между шиитами и суннитами заключалось в способе убийства. Сунниты врага обезглавливали. Однажды вечером он с парой ребят смотрел сцену обезглавливания на DVD-диске, который дал им переводчик. Посмотреть хотели все, но о том, что попросил, он пожалел сразу, как только пошла запись. На экране был дрожащий мужчина – не американец, потому что никто не хотел видеть, как умирает свой, а какой-то бедолага-шиит, свернувший не там, где следовало бы, и остановившийся, когда надо было давить на газ, рискуя погибнуть под пулями. Больше всего зрителей поразила отстраненность палача, та будничность, с которой он выполнил свою работу. Отрезание головы было проведено методично, сурово и незатейливо, как ритуальный забой скотины. Жуткая, отвратительная смерть, но без садизма в самом акте убийства. Потом все говорили одно и то же: не допустите, чтобы они меня взяли. Если возникнет такая ситуация, убейте меня. Убейте всех.

Шииты предпочитали пытки. Особой симпатией у них пользовалась электродрель: колени, локти, пах, глаза. Да, вот так – сунниты обезглавливали, шииты мучили, но и те, и другие поклонялись одному богу. Разделил их религиозный спор о том, кому следовало принять наследие Мухаммеда после его смерти, и потому теперь они отрезали головы и сверлили кости. Кисас – воздаяние, месть. В этом все и дело. Он не удивился, услышав в первый раз от переводчика, что по исламскому календарю идет пятнадцатый век, и что он прибыл в Ирак в 1424 году или что-то в этом роде. Да, правильно, они и вели себя как в Средние века.