Сборник инструктивных указаний по организации первой помощи и противоэпидемических мероприятии
Шрифт:
Она даже усомнилась, что все может быть объяснено столь просто. А когда поверить все же пришлось, стало до горьких слез обидно, что так нелепо, пусто, бездарно распорядилась собственной судьбой. Да ведь поздние слезы — это только слезы, и ничего кроме. Запоздалый плевок бороды не смочит, как утверждает старая пословица.
Был воскресный день.
Свекровь, прихворнув, отлеживалась. Хурма ухаживала за ней, приготовила горячую, густую наперченную лапшу, всесильное средство народной медицины против простуды.
Остальные собрались у телевизора. Шла трансляция с ашхабадского ипподрома. В состязаниях
Хурма любила скачки и была благодарна Нурмураду, когда он позвал ее:
— Иди сюда, тут ваши выступают!..
Она пришла, присела на краешке стула. Эмин-ага покосился, хмыкнул неодобрительно — ему не нравилась, когда невестка начинала играть в бедную родственницу, пусть лучше цапаются с Карагыз. Да и вообще не очень-то по сердцу была ему и она сама и та атмосфера, что образовалась в доме с ее появлением. Видимо, в самом деле поторопился, недоглядел чего-то, недоучел. Не получилось бы так, что от комаров спасался — в муравьиную кучу сел. А и Нурмурад хорош — во всем Ашхабаде девушки порядочной не нашлось для него, в разведенку вцепился, как клещ в овечий хвост! Сам виноват, умнее будешь в другой раз…
Заезд очередной четверки уже начался. Хурма не слышала, что объявлял диктор, но напряженно всматривалась в фигуры всадников, не ощущая этого внезапного необъяснимого напряжения.
Камера телеоператора порой давала скачущих крупным планом, когда вплотную приближались вытянутые лошадиные морды, напряженные лица жокеев. И вдруг Хурма, не сдержавшись, радостно воскликнула:
— Аннали… Это же Аннали скачет!..
Карагыз хихикнула.
Эмин-ага многозначительно кашлянул.
— Кто он такой, Аннали этот? — осведомился Нурмурад, которого тоже кольнуло радостное возбуждение жены.
Она поняла, что совершила глупость, и ответила как можно спокойнее:
— Да так… знакомый. В школе учились вместе.
И поняла, что опять допустила промах: ее деланное равнодушие может быть истолковано превратно. Ну и пусть, с внезапным озлоблением подумала она, пусть воображают, что хотят!
Звякнул колокол — скачка закончилась. Диктор объявил победителей — кобылица Ласточка, наездник Аннали Ялкабов. А спустя несколько секунд добавил:
— Наездник просит сообщить вторую кличку победительницы заезда. С удовольствием исполняем его желание — ее зовут Хурма. Красивое имя, товарищи телезрители, не правда ли?
Хурма обомлела. Жаркий румянец бросился ей в лицо, и вслед за ним прошиб холодный пот. Она сидела, как преступница, не смея поднять глаз. Карагыз ехидно и громко смеялась.
— Вот оно, значит, как получается… — пробормотал Эмин-ага и вышел из комнаты.
Нурмурад сердито щелкнул выключателем. Экран телевизора погас. Наступила темнота, и слышно было, как в дальней комнате кашляет хворая Аннагуль-эдже. У Хурмы мелькнуло: надо рассказать ему все, пусть не переживает попусту, не мучится глупыми догадками. И тут же строптивая мысль: а почему, собственно, я должна оправдываться? В чем? Да и не похоже было, чтобы Нурмурад особенно
Потом он ушел и вернулся довольно поздно. От него попахивало коньяком, однако он не был пьян.
— Ужин разогреть? — неуверенно спросила Хурма.
— Не надо, — отказался он, — сыт.
И ее осенила внезапная догадка: у той он был, у своей прежней, у любовницы. Это она накормила и напоила его! Это ее духами пахнет его пиджак!
Как ни странно, догадка не принесла боли. Хурма подождала еще немного — нет, и в помине не было. Тогда она сказала ненатуральным, фальшивым голосом:
— Зачем было тратиться, когда дома еды полно. В ресторане ужинал?
— Да. — Он провел ладонью по щеке. — Побрился заодно, чтобы утром не возиться — до начала работы надо по всем объектам проехать.
Она не поверила, но возражать не стала — пусть себе тешится.
Он зевнул, прикрывая ладонью рот.
— Спать будешь?
— Постели.
Она не легла рядом, как обычно, а села к притененному торшеру и взяла пяльцы. Меньше всего хотелось сейчас вышивать, но еще меньше хотелось объятий, хранящих тепло и запахи другой женщины.
Нурмурад поворочался немного, затих. Уснул, с облегчением подумала она. Однако он тут же негромко спросил:
— Любишь его?
Хурма смолчала, хотя в голосе мужа не было ни раздражения, ни обиды, ни желания сводить счеты. Просто она не знала, что ответить, а отделываться незначащей репликой почему-то не было желания.
Нурмурад немного повысил голос:
— Ты что, оглохла? Я спрашиваю, вы встречались?
— Не кричи на меня, — сказала Хурма, не отрываясь от вышивания. — Не показывай, что ты хуже, чем есть на самом деле. Зачем всех посвящать в наши нелады.
— А ты разве уже не сделала этого? Интересно получается! Твоя жена всенародно признается в своем позоре, а ты…
— Погоди, Нурмурад, ни в чем я не признавалась «всенародно», и позора никакого нет.
— Может, станешь утверждать, что между тобой и этим… Ялкабовым ничего не было?
— Было.
— Ага!
— Было, — спокойно повторила Хурма. — Однако совсем не то, что ты подразумеваешь под своим многозначительным «ага». Или ты убежден, что не бывает иных отношений, кроме тех, что у вас с Айджемал? Ты ведь от нее пришел сегодня, сознайся.
— Откуда тебе известно о ней? — пробормотал он, огорошенный.
— Известно! — с вызовом сказала Хурма. — Сестрица твоя постаралась, чтобы стало известно.
— Дура она.
— Как сказать. Это я дурой была, не догадывалась, что муж от молодой жены к потаскушкам бегает. Это ведь она тебя сегодня накормила и напоила? Ну? Признавайся, имей мужество, обещаю, что сцен ревности не будет. Она?
— Если бы!..
Голос Нурмурада был настолько потерянный и тоскливый, что не разумом, сердцем Хурма поняла: так не лгут. На мгновение жаркая радость охватила ее — нет, значит, соперницы, нет! Но тут же неумолимый рассудок возразил: «Как это нет, если он другую любит?» И радость поблекла, съежилась — и понесло ее куда-то в смутное, неведомое, словно ветром сорванный лист. «Разве мыслимо так жить?» — безнадежно подумала Хурма, И Нурмурад подтвердил вслух: