Сборник инструктивных указаний по организации первой помощи и противоэпидемических мероприятии
Шрифт:
— Сперва — к своей.
Сердце Нурмурада кольнуло: вот он, камень за пазухой у сестрицы!
— Разыгрываешь? — В его голосе были ожидание и просьба: ну скажи, что ты пошутила, скажи, что выдумала, чтобы позлить!
— Нет, братик, нет, — тихо и грустно сказала Карагыз, — правду говорю тебе.
— Ничего не понимаю! Откуда ты это взяла?
— Помнишь нашего родича из Кара-Кала?
— Серхена-ага?
— Да. А дочку его, Хурму, помнишь?
— Зачем я должен помнить всякую соплячку!
— В общем, это неважно. Не соплячка она уже, а взрослая девушка…
— Мне-то что?
— Отец с матерью решили сватать ее для тебя.
— Они бы сначала меня спросили! — вспыхнул
— Не надо так громко, Мурад, разбудишь весь дом… Думали, конечно.
— А я не согласен — вот и весь разговор! Так и передай им!
— Сам передашь, — сказала Карагыз негромко и, подышав на стекло принялась рисовать на нем узоры, как до этого на одеяле Нурмурада.
Нурмурад долго бурчал, возмущался коварством родителей, которые в разговоре ни словом не обмолвились о самом главном. Но с ним такой номер не пройдет! Он, слава богу, вырос из коротких штанишек! Одно дело, когда тебя трестовское руководство носом в недоделки тычет, и совсем иное, если кто-то пытается силком повесить на твою шею сопливую Хурму. Я тебя, отец, конечно, почитаю и уважаю, твое слово для меня всегда свято было, может потому, что редко пользовался ты правом старшего. Но здесь уж, извини, не могу, при всем желании не могу пойти навстречу тебе. А Медету Аллаярову морду набью, если еще об Айджемал хоть слово скажет! Не посмотрю, что возрастом в отцы годится!
И снова увидел Нурмурад в черном зеркале оконного стекла глаза Карагыз. Они смотрели в упор, они еще что-то таили в себе.
— Ну? — севшим голосом прошептал он, и робость мурашками пробежала по спине. — Ну? Что у тебя еще?
Она отозвалась не сразу:
— Ты знаком с… Алмазом?
— С кем?
— С бывшим мужем Айджемал.
— Нет. Но достаточно наслышан о нем.
— И как ты относишься к этим слухам?
Нурмурад неопределенно пожал плечами:
— Как я должен относиться? Вряд ли можно хорошо думать о человеке, который оставляет жену с маленьким ребенком. А с другой стороны, я должен быть признателен ему за то, что он ушел, иначе мы с Айджемал никогда бы…
Нурмурад вдруг запнулся, и зябкое нехорошее ощущение в который уж раз за сегодняшний вечер тронуло сердце, холодком потекло по телу. Он быстро подошел к сестре, взял ее за плечи, развернул лицом к себе. Она смотрела прямо, глаз не прятала.
— Почему ты спросила о нем?
— Я собираюсь за него замуж…
VI. НУРМУРАД
Воскресный день был солнечным и многолюдным. Нурмурад брел по городу куда глаза глядят, он злился и недоумевал, чему это радуются люди, куда они торопятся. Ему торопиться было некуда, и шел он медленно, словно вьюк верблюжий нёс. А может, и в самом деле тяжким грузом было обещание, данное отцу с матерью? Неделя прошла, а у него такое ощущение, словно его обокрали, словно мир поблек и все потеряло свой смысл, стало неинтересным и ненужным. Он сам ладонью закрыл свое солнце, но ведь солнце-то ладонью не закрыть!..
Нурмурад не был суеверен, подшучивал над приметами и предчувствиями, хотя и читал в журналах, что наука делает попытки проникнуть в область подсознательного, иррационального, интуитивного. Однако сейчас он меньше всего был склонен сомневаться в интуиции и, вспоминая недавнее прошлое, почему-то все чаще и чаще возвращался мыслями в «марсианский сон»: инопланетянка в его объятиях обернулась туркменской девушкой — не в руку ли сон?
Он посидел немного на уличной скамейке, но ему стало казаться, что прохожие смотрят ча него сочувственно и осуждающе, так как знают о его
Захотелось курить. Он пошарил по карманам, попытался вспомнить, куда заходил, где мог оставить сигареты. Не вспомнилось. Мысли скреблись, как черепаха в углу деревянного ящика, — бессмысленно, тупо, безнадежно.
Он встал и пошел дальше — от взоров, прохожих, от собственной тоски. По пути заглянул в кафе, чтобы купить сигарет. Заодно спросил рюмку коньяку и сел за угловой столик. «Как черепаха в ящике», — невесело подумал он.
Коньяк обжег горло, теплым мягким жаром вспыхнул в голодном желудке. «Я трудился и воевал на двух войнах не за свое, а за твое счастье, — негромко и доверительно говорил отец. — Ты выучился, стал начальником, уважаемым человеком, и сердце мое радуется не напрасно прожитой жизни. Могу ли я допустить, чтоб споткнулся ты на ухабе, который по молодости лет и по торопливости своей не видишь? Могу ли равнодушно смотреть, как ты и свою и чужую судьбу пытаешься ушибить об угол, который легко обойти?» Отец деликатничал, мать была откровеннее: «Сыночек, кровиночка моя, как с такой невесткой людям на глаза покажусь? Что родственникам скажу? Мне легче живой в могилу лечь!» Логика матери сознанием не воспринималась, но горе ее было неподдельным, горьким горем, и это угнетало больше всего. Ну что ж, теперь им легко, их груз ты переложил на свои плечи. Тащи его в одиночку и не жалуйся, потому что не на кого тебе жаловаться — и шея была твоя и топор был в твоих руках.
Нурмурад торопливо, прямо у стойки, опрокинул еще одну рюмку, спросил бутылку коньяка и, поймав подвернувшееся такси, поехал на свое лобное место — к Айджемал.
— Здравствуй] — сказал он с порога, стараясь выглядеть бодрым и непринужденным. — Как тут жизнь течет без меня? Что нового под этой крышей? Целая неделя прошла, как я тут последний раз был, целая вечность. Выпить хочу с тобой — вот отличный коньяк, пять звездочек! Что-нибудь вкусненькое готовила сегодня? Я голоден, как целая бригада после сверхурочной работы, я прямо погибаю от голода! Если немедленно не дашь мне хлеба, я умру у тебя на глазах!
Он говорил, а она смотрела на него так же пристально и недобро, как Карагыз в черном оконном отражении, смотрела — словно пыталась проникнуть в подтекст, в тайный смысл слов, которые ничего не объясняли, а скорее скрывали что-то, как скорлупа скрывает то ли ядрышко ореха, то ли наточенную червем труху.
— Не слышу фанфар и возгласов ликования, — закончил Нурмурад, понимая, что переборщил, и оттого чувствуя себя гаже гадкого.
А она смотрела и смотрела, уже не на него, а сквозь него, в какую-то недальнюю даль. Смотрела и медленно, трудно понимала, что наступил наконец тот день, тот час, в неизбежности которого она не сомневалась, ждала его, хотя и таила робкую надежду на «а вдруг». Нет, не строила Айджемал иллюзий насчет Нурмурада, не девочкой она была, чтобы принимать его мужскую любовь в романтическом ореоле, не обольщалась радужным обманом мечты. Жизнь есть жизнь, и в ней не только жаркие объятия ночи, но и холодная рассудочность дня, и надо мириться с тем, с чем и стыдно и невозможно бороться.
Когда они были вдвоем, она не думала о том, что любовь их недолговечна. И, лишь оставаясь одна, глотала невольные слезы, представляя, чем кончится их связь. В такие минуты она пыталась внушить себе антипатию, ненависть к Нурмураду. Но не могла ненавидеть, потому что женская интуиция, какая-то неосознанная материнская жалость к нему подсказывали: а ему разве легче? Разве обманывает он тебя?
— Сейчас накрою на стол, — сказала она. — Зачем ты выпил? Сам же говорил, что от спиртного мутит.