Сборник " Песня, зовущая домой"
Шрифт:
— Угорь, — с торжеством сказал Колин. — Разозлившийся угорь.
Раздались новые визги, и по шуму было ясно, что его колотят.
Я сидела не шевелясь, по-настоящему осознав, как мне хотелось бы быть с ними. Теперь их активность переключилась на какую-то настольную игру. Снова слышался писк близнецов и мрачный голос Колина:
— Ну-ка, вы двое, как вы с этим справитесь?
И тут Йен оглянулся, заметил меня и подбежал с возгласами:
— Дебора, вы здесь давно? Папа, здесь Дебора!
Впечатления о вчерашнем отличались
— Окна нельзя было открывать, — удовлетворенно сообщил Йен.
— И это его вполне устраивало, — неодобрительно сказал его отец. — Ей, конечно, хотелось набить полную машину львов, если бы только разрешили. Жаль, что вы не смогли поехать, — просто добавил он. — Мне вас не хватало.
Именно такое высказывание, которое мог произнести такой тип мужчины — и быть в это время совершенно искренним. Оно меня не обмануло и не произвело впечатления.
Этим вечером у меня действительно была назначена встреча с Адамом — в его студии, чтобы он меня сфотографировал. Он усадил меня на низкую скамейку с освещением спереди и сверху. Я нервно улыбалась.
— Немного наклонитесь вперед, — приказал он. — Сделайте вид, как будто хотите что-то сказать.
— Я действительно хочу! — парировала я.
Он подошел ко мне и начал суетиться, пригибать мне спину, наклонять голову.
— Ради Бога, выглядите не так напряженно. Я вас не съем.
Но я всегда не терпела фотографироваться, и глубокая сосредоточенность Адама только делала вещи хуже.
— Послушайте, Деб, это же глупо. Расслабьтесь! — нетерпеливо рявкнул он, и я сразу напряглась еще больше. Он сделал один снимок и вздохнул. — Уж этот я точно не вставлю в рамку.
Наверняка это было неважно. У него уже было вставлено достаточно — девочка с котенком, тот же котенок, выглядывающий из мусорной корзинки, старый священник с мудрым морщинистым лицом, невеста в вуали, залитой солнцем, и еще на его столе в рамке фотография… сначала я решила, что это Руфь, потом — чепуха, так не может быть! На портрете ей было лет семнадцать, с волосами до плеч. Но лицо было то же самое, сердечком, с темными фиалковыми глазами и тонкими чертами. Так кто же… Не спрашивая, я все поняла. Это могла быть только Энн Камерон.
В ответ на мой взгляд Адам сказал:
— Фотогеничная, верно? Будем надеяться, что ее дочь будет так же хорошо получаться. Да, я вам не сказал? — Он посмотрел на часы. — Они должны быть здесь с минуты на минуту. Колин хочет сфотографировать детишек, и хотите верьте, хотите нет, решил доверить мне священные физиономии.
— Адам, я пожалуй, пойду, — неловко выговорила
Не знаю, кто готовил близнецов к съемке, но никакая мать не могла бы сделать лучше. На Руфи было голубое платье, на Йене — пиджачный костюм с рубашкой и галстуком. Их отец выглядел так же шикарно. Я не часто видела его в темном костюме. И эффект был впечатляющим — крахмальная рубашка, идеально белый платок, причесанные темные волосы, отлично ухоженные руки.
— Не обращайте на нас внимания. — Он добыл из кармана расческу и занялся волосами Йена, что вызвало у меня улыбку.
— Хоть теперь расслабьтесь, — взмолился Адам совершенно некстати.
Расслабиться, как же! Теперь, когда Колин поглядывал на меня, это было совсем нереально. Я ответила ему сердитым взглядом. Тут было не до шуток! Надо было помнить о шее и спине, не смотреть прямо вперед и чуть наклониться, — и еще расслабиться. Стоит с таким видом, словно готов лопнуть от смеха! Я ему покажу, я припомню ему «Дебби», и бычьи хвосты, и разозлившихся угрей!
Два щелчка и довольный голос Адама:
— И почему бы вам в первый раз не выглядеть так же!
Не надо было быть профессионалом, чтобы понять, что фотографировать Руфь — одно удовольствие. Совершенно не смущаясь, с врожденным изяществом она сидела, устраивалась, наклонялась, и все скорбные морщины исчезли с лица Адама, когда он менял пластинку за пластинкой. Йен был полной противоположностью ей: он или набычивался, или ухмылялся, как обезьяна, прятал руки за спину и выворачивал ступни.
Когда его мучения, наконец, окончились, место под софитами занял его отец. Он сидел с чуть надутой улыбкой и хитровато искоса поглядывал в камеру:
— Продолжим битву, — сказал он.
Адам равнодушно смерил его взглядом:
— Знаете, вы прибавили в весе.
Наступило непонятное молчание, и еще непонятнее было лицо Колина.
— Я сбросил три фунта, — почти извинительно сказал он. — Разве еще что-то заметно?
— Заметно? — хмыкнул Адам. — Когда вы в следующий раз наденете этот ваш килт, то будете похожи на эркер. Сколько вам? Сорок?
— Смилуйтесь, — робко сказал Колин, — еще четыре года до сорока.
— Да, — без всякого выражения сказал Адам, — так я и думал.
Он, как породистый жеребец, вытянул собственное длинное, тощее как палка тело.
После такого явного издевательства я с трудом поверила своим ушам, когда несколькими днями позже услышала, что лучший тенор Адама заболел и, чтобы не отменять концерт, он все-таки попросил Колина о помощи. Колин согласился с условием, что его имя останется неизвестным.