Сборник произведений

Хайнлайн Роберт

А множество инструкторов нам было действительно необходимо. Прыгать в скафандре, как я уже говорил, на ровном месте просто. Конечно, скафандр так же высоко и легко прыгает в горах – но все же есть разница, когда прыгаешь на вертикальную гранитную стену меж двух елок и в последний момент теряешь контроль над двигателями. У нас было три несчастных случая на учениях со скафандрами – двое умерли, а один угодил в госпиталь и дальше был уже негоден к службе.

Но без скафандра – с веревками да крючьями – подняться на стену было еще труднее. Я никогда не понимал, на что нам нужно уменье лазать по горам, но уже выучился держать язык за зубами

и осваивать все, что велят. Выучился и этому, оно оказалось даже не слишком трудно. Если бы кто годом раньше сказал, что я смогу забраться на такую солидную каменную громаду – вертикальную и гладкую, как глухая стена небоскреба, и только с помощью молотка, нескольких дурацких крошечных стальных гвоздиков да еще куска бельевой веревки, я б ему в лицо рассмеялся: я ведь больше приспособлен к уровню моря. Хотя, вернее сказать, был приспособлен для уровня моря – с тех пор кое-что изменилось.

Однако понять до конца, насколько же я изменился, я смог, только выйдя из лагеря. В лагере сержанта Спуки Смита мы жили посвободнее – то есть нам разрешалось бывать иногда в городе. Впрочем, какая-то «свобода» была у нас и в лагере Кюри – после того как мы пробыли там месяц. В том смысле, что воскресным вечером, если ты не в наряде, можешь отметиться у командира и идти гулять – только вернись в лагерь к вечерней поверке. Но там не было ничего – ни девушек, ни театров, ни дансингов – разве что пару кроликов встретишь.

И все-таки даже в лагере Кюри иметь свободу было прекрасно – иногда очень важно получить возможность забраться куда подальше, чтобы хоть некоторое время не видеть лагерных палаток, сержантов, осточертевших рож своих товарищей-салажат… И чтобы не нужно было никуда бежать, и чтобы было время вытащить душу свою на свет божий и посмотреть, не слишком ли поистерлась. Но даже эта свобода могла быть урезана по разным причинам и в разной мере. Могли приказать не покидать пределов лагеря, не покидать расположения роты, и тогда нельзя было ни в библиотеку, ни в эту заманчиво названную «палатку активного отдыха» – несколько досок для игры в парчизи и прочие, столь же увлекательные развлечения. А то вообще могли приказать не выходить из палатки до особого распоряжения.

Впрочем, последний вариант почти ничего не значит – обычно он добавляется к такому суровому наряду, что времени едва остается поспать, а ограничение свободы – довершение наказания, вроде вишенки на верхушке порции мороженого. Это чтобы уведомить тебя – и весь свет в придачу, – что выкинул ты не просто глупость, но нечто, несовместимое со званием пехотинца, и потому лишен права общаться с товарищами, пока не переменишься к лучшему.

Но в лагере Спуки можно было ходить в город – если ты не в наряде, хорошо себя вел и так далее. Каждое утро в воскресенье – сразу после богослужения – отправлялся рейс на Ванкувер, а обратный привозил тебя к ужину или к отбою. Инструкторам же разрешалось проводить в городе и ночь с субботы на воскресенье, а то и целых три дня подряд – некоторым расписание позволяло.

Стоило мне в первый раз выйти из автобуса – и я понял, насколько изменился. Джонни больше не годился для гражданской жизни. Все вокруг казалось удивительно запутанным и суматошным, просто не верилось, что такой беспорядок бывает на свете.

О Ванкувере я ничего плохого сказать не хочу. Город этот прекрасный и расположен удачно; люди в нем гостеприимные, привыкшие к МП на улицах. В центре Ванкувера для нас организовали клуб, где каждую неделю

бывали танцы. Юные хозяйки города не прочь потанцевать, а хозяйки постарше следят за тем, чтобы застенчивый парень (например, я – к собственному изумлению, но что делать; сами попробуйте несколько месяцев без женского общества, если крольчих не считать) был представлен девушке и мог всласть наступать ей на ноги.

Но в первый раз я не пошел в клуб. Просто стоял и глазел вокруг – на прекрасные дома, на витрины с грудами разных безделушек и роскошеств – и никакого тебе оружия! – на людей, спешащих мимо по делам или просто так гуляющих, – и ни на ком не было одинаковой одежды! И в особенности – на девушек.

Я ведь не представлял раньше, насколько они замечательны! Хотя открыл их для себя, едва узнав, что отличаются они от нас не только одеждой. Сколько себя помню, у меня никогда не было того периода, когда мальчишка, узнав о том, что девочки – другие, начинает их ненавидеть. Мне они нравились всегда.

И оказалось, что раньше я просто считал, что – вот, они такие, какие и должны быть. Но теперь… Даже стоять на углу и глядеть, как они проходят мимо, – это потрясающе! Ведь они не ходят так, как мы, – не знаю, как это описать, но их походка намного сложнее и гораздо красивее. Они не просто переставляют ноги – все тело их движется, каждая часть в своем направлении. Выглядит очень грациозно.

Если бы к нам не подошел полицейский, я так и простоял бы там.

– Как жизнь, ребята? Развлекаемся?

Я глянул на его планки и был просто подавлен:

– Да, сэр! Так точно, сэр!

– Ко мне можешь не обращаться «сэр». А чего ж вы в клуб не идете? Здесь-то особенно развлечься нечем.

Он дал нам адрес, объяснил, как пройти, и мы было направились в клуб – Пат Лейви, Котенок Смит и я, – а он крикнул весело:

– Счастливо отдохнуть, ребята! И не ввязывайтесь там во что попало!

То же самое нам говорил Зим, когда мы садились в автобус.

Но до клуба мы не дошли. Пат Лейви когда-то жил в Сиэтле, и теперь захотел посмотреть на него снова. Деньги у него были, и он предложил взять нам билеты на автобус, если мы поедем с ним. По мне, все было хорошо – автобусы ходили туда через каждые двадцать минут, а увольнительные наши Ванкувером не ограничивались. Смит тоже поехал с нами.

Сиэтл не очень отличался от Ванкувера, а девушек там тоже было полно – я просто наслаждался. Однако в Сиэтле не привыкли видеть пехотинцев на улицах, а мы выбрали не самое подходящее место, чтобы пообедать, – бар-ресторан в доках.

Нет, мы ничего такого не пили. Ну, Котенок к обеду взял одну-единственную кружку пива, однако был таким же дружелюбным и приветливым, как всегда. За это его, кстати, и прозвали Котенком. Как-то на занятиях по рукопашному бою капрал Джонс буркнул ему с отвращением: «Котенок лапкой – и то сильней ударил бы!» Готово дело; тут как тут прозвище.

Мы одни были в форме – большинство посетителей составляли моряки торгового флота: в Сиэтл приходила целая куча кораблей. Я тогда еще не знал, что в торговом флоте нас не любят. Частью оттого, что их гильдия уже сколько раз безуспешно старалась быть приравненной к федеральной службе, но, похоже, некоторые просто следуют вековой традиции.

Тут же были и несколько парнишек нашего возраста – как раз подходящего для службы, – но эти служить не пошли. Волосатые, недотепистые, грязные какие-то… Да чего там, и я сам таким же был, пока не пошел в армию.