Сборник рассказов. Том I. Пиратский клад

Сазонов Александр

Черный халат и рукавицы мне вручили через час.

Ящик сливочного масла весил десять килограммов. Длинная коробка с куриными яйцами – двадцать. Мешок сахара – пятьдесят, а тяжелый, как каменный, мучной мешок – шестьдесят и мог отдавить ухо при неправильной погрузке со склада в столовую, кулинарию, кондитерский цех. На мое счастье, в здании был грузовой лифт. Работал добросовестно. Ничего дефицитного на складе не просил и сто граммов коньяка ежедневно, как другие грузчики, от кулинаров не требовал. Поварихи стали меня звать к обеду. Себе, бухгалтерии и руководству они готовили отдельно, и пища была по-настоящему домашней. Санитарный врач запрещала грузчикам в черных халатах заходить в варочную и в цеха готовых блюд и закусок.

Есть приходилось в овощной комнате. В пять часов работа заканчивалась. Я шел на квартиру уборщицы, принимая душ, и валился с ног от усталости. Столовая и цеха открывались в восемь часов утра, но приходить надо было на час раньше. Один выходной в неделю. Эх, Серега, хорошо, что ты мне тогда не попался! Вор ворует не только имущество, а что-то еще – глубоко сокровенное в сознании человека. Он тайно уносит вещи, оставляя в памяти грязный след на долгие годы жизни. Получив аванс, я сразу позвонил домой, рассказав, что сдаю экзамены, но конкурс очень большой. Институт известный, много золотых и серебряных медалистов. Вынужденная ложь родным испортила настроение на многие дни вперед.

На Москву не хотелось даже смотреть. Неприятностей добавил уверенный, всезнающий мордоворот – пенсионер, явно бывший военный. Я грузил ящики с пустыми бутылками на грузовую машину. Очередь с сетками, полными бутылок для сдачи, терпеливо стояла перед закрытым окном. Приемщица должна была освободить место для новой стеклотары. Мужчина недовольно осмотрел меня и громко сказал, обращаясь ко всей очереди нервных алкоголиков и домохозяек:

– Эх, Ермак Тимофеевич, такой здоровый, молодой, а уже в торговле пристроился!

– Нет чтобы на завод пойти, – злобно поддержал его пьяница с фиолетовым носом.

Десятка его бутылок в авоське вполне хватало на пол-литра дешевого крепленого фруктового вина, от которого у многих начиналась белая горячка.

– Молчит, – презрительно заключила пожилая женщина с хозяйственной сумкой.

Мои ящики взлетели на деревянный пол грузовой машины.

– Разгавкались… – ответил им за меня шофер-экспедитор, принимавший груз в кузов и аккуратно укладывавший по пять ящиков в ряд.

В машину входило ровно сто ящиков. По работе моими непосредственными начальницами была кладовщица Клава и шеф-повар кондитерского цеха Зоя, куда я постоянно возил ингредиенты для тортов, пирогов и пирожных. Сорокалетняя, из далекой рязанской деревни, женщина была изысканно худа и резко отличалась от своих полных розовых коллег-поварих и пекарей-кондитеров. Это приводило ее в постоянное волнение и отчаяние, ибо служило сильным препятствием к нормальной семейной, человеческой жизни. Подруги все время знакомили ее с мужчинами. Однако это проходило не в Голландии и Франции, а в России, где были другие понятия о женской красоте, и кавалеры сразу пропадали. Зоя утром ела большую ромовую бабу со стаканом молока, а вечером пила чай с тортом. Бесполезно. Королева печеных сладостей, розового крема и пышных пирогов оставалась с фигурой фотомодели или манекенщицы. Женщины ее жалели. Вера прославилась на весь Московский канал телевиденья. Директор комбината, зная о ее тяжелой женской судьбе, добилась ее включения в большую профсоюзную делегацию для поездки в Грецию.

Две недели Вера, вместе с другими активистами и ударниками социалистического труда, осматривала Афины, острова и прочие античные достопримечательности. Вернувшись в Москву, на телезаписи, женщина честно сказала, что греки люди хорошие, не злые, а в Греции смотреть, в общем-то, и нечего. Операторы и редактор удивленно замерли, а Зоя просто пояснила:

– Чего смотреть? Жара и развалины!

Клава была полная противоположность Зое. Небольшого роста, складная, веселая брюнетка с большими темными глазами на вопрос, замужем ли она, игриво отвечала: «Иногда бываю!»

Но в последнее время ей не везло: она познакомилась с уголовником. Он ее ревновал и часто

приходил на работу, сидя за столом и молча наблюдал, как мы грузим мешки, таскаем ящики и коробки с повидлом.

Как ни странно, но очень мне помогало общение с квартирной хозяйкой. Тихая, верящая в Бога женщина была воплощением доброты. «На сердце зла не держи, а вора – забудь. Ему свое наказание будет», – успокаивала она меня за вечерним чаем. Столицу я терпеть не мог со всем максимализмом молодого человека, получившего тяжелый жизненный удар.

Месяц работы подходил к концу. Дома все знали, что я не добрал один балл для поступления. Это при таком-то конкурсе! «Ничего страшного, поступлю после армии», – храбрился я, держа телефонную трубку около уха и рассматривая серую московскую трассу из окна междугороднего телефонного пункта.

Заработал я даже больше, чем рассчитывал. Директриса дала хорошую премию, и я все себе купил. Все, что украл Серега. Даже новую в футляре бритву «Агидель». С плавающими ножами и стригущим блоком. Оставались деньги на самолет и такси по городу – неслыханная ранее для меня роскошь! Надо было проститься с коллегами. Любовь Павловна уехала в трест. С Зоей мы попрощались вчера в обеденный перерыв, распив с кондитерами бутылку коньяка, снятого с производства. «В торты добавите разведенную эссенцию», – деловито приказала шеф.

Клава очень сожалела о моем уходе; другие грузчики все время воровали продукты, молниеносно пряча их в брюки под черными халатами. «Удачи тебе, счастья!» – от сердца пожелала мне начальница, подавая на дорогу небольшой батон финской салями. Страшный дефицит в те годы жизни. Халат и перчатки я ей должен был отдать после обеда. Как и тележку для груза. Инвентарь хранился на складе. В три часа дня я аккуратно завез свой рабочий инструмент в большую длинную комнату. Клава была не одна. За столом сидел ее сожитель. Как настоящий блатной, он презирал работяг. Напуганная его присутствием, кладовщица молча выслушала мои слова благодарности. Я повернулся к выходу. И вдруг!

– Попрощался и вали отсюда, лох! – он сказал это спокойно, презрительно, даже не глядя на меня и в мою сторону.

Горячая волна, как кипяток, внезапно ударила в голову.

– Я убью тебя! – закричал я. – Я убью тебя, уголовная рожа!

Это была психопатия или… «исступление ума», как оценивали такое состояние человека дореволюционные юристы.

На стене висел большой красный противопожарный щит с топорами, ведрами и длинным багром. Я не помню, как топор оказался в моей руке и над головой «братка». Быстро, по-звериному, он прыгнул в сторону. От удара лезвие топора наполовину вошло в толстую доску стола. Еще через секунду в моих руках был большой багор, похожий на старинную секиру.

– Убью! – заревел я, бросаясь на побелевшего от страха мужчину.

Он кинулся убегать со склада, а лезвие багра, вместо его спины, насквозь пробило деревянную дверь, за которой он успел скрыться.

Из Москвы я уехал вечером, а осенью стал солдатом Советской армии. После окончания учебного подразделения меня перевели в штаб дивизии дежурить на узле связи. В роте я бывал редко, поэтому удивился, получив по телефону приказ явиться на собрание своего взвода днем в воскресенье. Заместитель командира взвода Антонов сказал, что в нашем маленьком боевом подразделении завелся вор. Мы жили в старых кайзеровских казармах на тридцать человек, и чужие в комнату не заходили. Армия была срочной, зарплату никто не получал. Обворовать такого солдата – все равно что обворовать нищего. Однако у Федотова пропали часы, а у Фомичева зажигалка. Кто-то ночью украл десять марок ГДР у Семенова из гимнастерки. Больше всех расстроился Воронов отсутствием целой коллекции переводных картинок с изображением молодых красивых немок, которую он собирал для подарка односельчанам в далекой Сибири. Старший сержант осмотрел всех сидящих в казарме солдат. Был вызван даже дневальный.