Сборник рассказов
Шрифт:
Но это оказались неправильные аборигены. Потому что они хором ответили:
— А хуле вы тут делаете, дачницы? Идите нахуй.
Маринка снова пописала, натянула трусы, и двинула в сторону нашего посёлка. А я осталась. И, с нажимом, повторила:
— А нам страшно идти одним. Понятно? Меня зовут Лида, я знаю Витьку Лаврова, и меня непременно надо проводить до дома. Ага.
Абориген, вызвавший у меня симпатию и лёгкое сексуальное возбуждение, сплюнул себе под ноги, и трезво ответил:
— Вот пусть Лавров тебя
Маринки уже и след простыл. Микки Маус померк на моей плоской груди, а помада осталась на горлышке пивной бутылки.
Аргументы закончились.
Я развернулась, и неудачно вляпалась в говно. Вполне возможно, что в Маринкино. Она долго сидела под кустом.
Наклонилась, чтобы вытереть туфлю о траву, и явила миру жопу в джинсовых трусах.
С тех пор я уверовала в то, что жопа — это лучшее что у меня есть. Потому что тут же почувствовала на ней чьи-то руки, и голос, принадлежащий симпатичному аборигену, вдруг сказал:
— Где, говоришь, ваша дача?
…Его звали Серёжа. Он работал машинистом электрички, был высок, красив, зеленоглаз и остроумен.
Через неделю я влюбилась в него до отросшей щетины на моих ногах.
По ночам мы воровали у Серёгиного соседа старый УАЗик, и гоняли на нём по городу.
Мы гуляли по просмолённым шпалам до электродепо и обратно.
Мы ночевали в лесу возле костра.
Мы сломали диван у него дома.
Серёгина мама называла меня «доча».
Я выкинула сиреневую помаду, шорты-трусы и майку с Микки Маусом.
Я научилась готовить пищу.
Меня позвали замуж.
Замуж не хотелось. Наверное, потому что, я и так выходила замуж через десять дней за Володю.
Само собой, Серёже знать об этом не следовало.
И я уехала в Москву выходить замуж, обещая Серёже непременно вернуться.
Вернулась я через год, с внушительным животом…
Серёжа выгуливал мой живот по лесу, собирал для него землянику, ездил в соседнюю деревню за свежим молоком, и смирился с наличием мужа.
А муж не хотел мириться с наличием Серёжи, но выхода у него не было.
Я тупо любила другого человека, но уходить к нему не собиралась…
И прошёл ещё год.
И снова лето. И мой годовалый сын, весело попискивая, карабкается на Серёжкины колени, шурша раздутым памперсом.
А я сижу на корточках возле коляски, ковыряюсь проволокой в колесе, и разговариваю спиной:
— Серёж… Женись. Не жди меня. Забудь. Всё.
Сын пищит весело.
Памперс шуршит.
Птицы поют.
— Лид, ты уверена?
Колесо починила. Выпрямилась. А спиной говорить легче:
— Уверена.
Тишина.
Птицы поют.
Сын пищит.
Удаляющиеся шаги за спиной.
Губы солёные и нос заложен…
Серёжкина свадьба. Невеста с заметным животом. А мы с сыном сидим в засаде, и смотрим на нашего Серёжку.
Красивый
В последний раз посмотрела, и пошла домой.
А дома — мама. С новостью. Сидит, в платок сморкается:
— Лидуш, ты только не переживай… Мы тебе поможем… От вас, Лид, Вовка ушёл. Ну, как-как… Ушёл он, ты что, не понимаешь? Вещи забрал, ключи отдал… Просил передать, что ему очень неудобно, но у него есть другая женщина… На развод он подаст сам… Лид, ты что?
А я что? А я смеюсь истерически.
…Семь лет прошло.
Семь с половиной даже.
И почему-то всё время казалось, что я проебала что-то очень важное.
Что уже когда-то давно я уже стояла на развилке у камня с высеченной на нём надписью: «Направо пойдёшь — счастье найдёшь, налево пойдёшь — выебут и нахуй пошлют, прямо пойдёшь — в говно вляпаешься», и смутно подозревала, что пошла я прямо, но по пути свернула налево…
Каждое третье июля я ездила на дачу, и кидала в Серёжкин почтовый ящик запечатанный конверт с открыткой. Всегда одна и та же открытка: имбецильный розовый слоник, весело тряся жирами, размахивает зонтиком под золотой надписью «С днём рождения!»
Ответа я никогда не получала.
Мне всё чаще вспоминалось душное лето многолетней давности, синяя форма машиниста, о которую я тёрлась носом, букет ромашек на крыльце моей дачи, и гудок Серёжкиной электрички.
У нас договорённость была. Когда-то.
Проезжая ночью в районе моей дачи, Серёжка давал два длинных гудка. По слогам моего имени. Ли-да.
Я всегда просыпалась, и долго потом слушала, как вдалеке, на стыке рельсов, стучат колёса. Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Остались только воспоминания. Ни писем, ни фотографий. Ничего не было.
Только воспоминания и сны.
И вдруг однажды зазвонил телефон.
И знакомый голос сказал в трубку: «Привет, кукла…»
И у меня задрожали колени, и вспотели ладони.
И я тоже сказала: «Привет, Самошин…»
И мы разговаривали полчаса. Короткими фразами. С трудом подбирая слова.
— Как ты? — спрашиваю, и губы кусаю.
— Хорошо, а ты? — отвечает и спрашивает на автомате.
— И я хорошо. Ты женился, да? — риторический такой вопрос. Только в голову ничего больше не лезло.
— Да, у меня дочка в первый класс пошла. Дочка. Лида…
Очередной дежурный вопрос комом встал в горле. Дочка Лида. Дочка. Лида.
Зубы стиснула, и дальше шпарю:
— Отлично. Рада за вас. А у меня сын в третий класс пошёл, да… Незамужем до сих пор… — и язык прикусила. Только поздно уже. Всё равно это прозвучало жалко. Даже самой понятно стало.
Пауза в трубке. И я молчу. И понимаю, если ничего сейчас не скажу — он попрощается. В голове вертятся какие-то штампованные обрывки фраз, а на языке пусто и сухо. Пауза.