Сборник юмора из сетей
Шрифт:
Буря прошла, но тротуар и рельсы совершенно засыпал почти теплый снег, который, как манная каша из доброй шотландской сказки, - все валит и валит, налипая на кружево развалин и мясо кирпичей сломанных домов.
Усталый прохожий представляет себе какую-нибудь встречу - вряд ли здесь встретишь женщину... Ну, старичок, толстый дедушка с волосами как пух, пьяный... Нет, старый хрыч, ты и днем надоел.
Все же женщина, изящная дама былых времен, и нет грязи под цоканьем ее копытец. Фонари нерезким светом освещают снизу ее лицо сквозь
– паутина проводов это, а не вуаль.
Какая странная, совсем не детская улыбка!
Она наклоняет голову, от смущения ее лицо...
– Конечно, но не говорите так громко при них...
Пьяный старик с волосами как пух, блестит щелочками глаз - уж не смеешься ли ты надо мной, старый хрыч?
Синюшный заспанный юноша, закатив глаза, передвигается вперед, как механическая кукла.
– Я вижу, вашим спутникам нет дела до вас - позвольте быть провожатым?
Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты.
Эй, прочь с дороги! Но так и есть - юноша задевает окаменевшего старика и боком валится в снег, продолжая равномерно елозить ногами. Сонная слюна течет ему на жабо.
Дорогая, пусть их! Что нам за дело до них? Пусть торчит в снегу твоя шутовская гвардия, задрав вниз руки, как пугала!
Вот уже рассвет, вот он движется глубокой волной по соседним улицам, мелькая в просветах проходных дворов.
Вот он погружает город на свое темное дно, мнет и корежит шпили кресты и кораблики, на которых давно вспыли.
Как засверкала зеленым перламутром чешуя птиц, поющих рассветную песнь для моей возлюбленной!
Обними меня другой рукой; обверни поверхность тела, будто плащом.
Колючий, как опасная сияющая стекловата - белый сок любви, извивающийся в нас.
Ты мой плод, чуть шевеля кольцами, искрящимся клубком дремлешь во мне...
. . . . . . . . . .
Господи, помилуй!
Ну хватит, как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не видеть, уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от их непрестанного хриплого мурлыканья.
Это конец, хватит писать. ( Все померли, а нет, так недолго осталось. И про что вся эта пьяная музыка? )
Я, наверное, даже не развлек тебя: но, может быть, увижу твою добрую меланхоличную улыбку?
А не вышло, так и хрен с ним.
Александр ЖИТИНСКИЙ
ВНУК ДОКТОРА БОРМЕНТАЛЯ
Киноповесть
"...У-у, как надоела эта жизнь! Словно мчишься по тоннелю неизвестной длины. А тебе еще палки в колеса вставляют. Впрочем, почему тебе? Нам всем вставляют палки в колеса.
Как это ни печально, приходится признать: живем собачьей жизнью, граждане-господа! И не потому она собачья, что колбасы не хватает, а потому, что грыземся, как свора на псарне. Да-с... Посмотришь государственные морды по телевизору - вроде, все как у людей. Морды уверенные, сытые, речи круглые. На Западе точно такие же. Но спустишься ниже и взглянешь на лица в трамваях и электричках - Матерь Божья! По каждому
Зябко. В вагоне разбито три окна. Одно заделано фанеркой, в остальных ветер свистит. Любопытно: раньше стекол не били? Или их вовремя вставляли? Почему теперь не вставляют? Стекол, видите ли, нет. Куда делись стекла? Не может быть, чтобы их перестали производить, равно как перестали производить винты, гайки, доски, ложки, чашки, вилки, кастрюли и все прочие предметы. В это абсолютно не верится. Возможно, все это стало одноразового пользования, как шприцы. Сварил суп в кастрюле, съел его, после чего аккуратно пробил кастрюлю топором, разбил тарелку, расплющил ложку, затупил топор и все выбросил - да так, чтобы никакие пионеры в металлолом не сдали. Возможно, так и поступают.
Стали больше запасать, это факт. Не страна, а склад продовольственных и промышленных товаров. В каждом диване полный набор на случай атомной войны и последующей блокады. Включая гуталин. Хотя сапог чаще чистить не стали. Это заметно.
Я не люблю народа. Я боюсь его. Это печально. Раньше не любил правительство и большевиков. Точнее, правительство большевиков. Теперь же любви к правительству не прибавилось, а любовь к многострадальному народу куда-то испарилась. Правильно страдает. Поделом ему. И мне вместе с ним...
Однако, если ехать достаточно долго, приходишь к подлым мыслям. Полтора часа самопознания в один конец - не многовато ли? Все оттого, что холодно и какие-то мерзавцы побили стекла. Хотелось бы их расстрелять из пулемета. Вчера коллега Самсонов вывесил на доске объявлений подписной лист с призывом законодательно отменить смертную казнь в государстве и долго ходил, гордясь гуманизмом. Я не подписал, не нашел в себе достаточно гуманизма. Самсонов выразил сожаление. Посидел бы полтора часа на декабрьском сквозняке. Терпеть не могу ханжества.
Да, я ною. Имею полное право. Мне тридцать семь лет, я неплохой профессионал, заведую хирургическим отделением деревенской больницы, получаю двести десять и вынужден ездить полтора часа в один конец, чтобы присутствовать на операциях учителя... А жить мне приходится в деревне с нежным названием Дурыныши...
А вот кстати и Дурыныши..."
Доктор Дмитрий Генрихович Борменталь вышел на платформе Дурыныши, протянувшейся в просторном поле неубранной, уходящей под снег капусты. Нежно-зеленые, схваченные морозцем кочаны тянулись правильными рядами, как мины. Кое-где видны были попытки убрать урожай, возвышались между рядами горы срубленных капустных голов, напоминающие груды черепов с полотна Верещагина "Апофеоз войны" - такие же мрачные и безысходные, вопиющие о тщете коллективного земледелия. Борменталь пошел напрямик через поле, похрустывая ледком подмороженной грязи.