Сборщик душ
Шрифт:
Воспоминание гаснет. Я поднимаю глаза на своего врага. Рыцарь Красного Креста – не человек. Он – сама ярость, закованная в броню. Сама война, облекшаяся плотью.
Мы вскидываем клинки и устремляемся в бой.
Гигантский меч Святого описывает дугу. Я отражаю удар своей саблей и делаю ответный выпад. Мы танцуем со смертью и уходим от нее снова и снова – раз, другой, третий. Но непривычные к бою мышцы с каждым разом слабеют. Долго я не продержусь.
Удар за ударом, удар за ударом. Клинки кружатся стальным вихрем и снова сшибаются – с такой силой, что пошатнулся и я, и мой соперник. На долгий миг мы застываем и только смотрим друг на друга в ошеломлении, как два барана, столкнувшиеся лбами.
Но
Красный Крест снова бросается в бой. Могучий удар выбивает щит у меня из руки, расколов деревянную основу под кожаной обтяжкой. На этот раз смерть проходит совсем близко: я чую запах масла, которым смазан его меч.
Да, скоро я умру, но не смертью труса. Я умру, исполняя свой долг. Повинуясь закону и вере. И…
Время замедляет бег. Мгновенья тянутся как капли меда. Бог сжалился над человеком, что вот-вот умрет на чужбине. Владыка Мира – истинного Мира – дарует мне милость.
Я вижу, как буквы на моем упавшем под ноги щите скользят, подпрыгивают и корчатся. Извиваются и ерзают, будто новорожденные младенцы. Еще чуть-чуть, и я смогу прочесть свое имя.
Мое имя!
Мое настоящее имя, а не то, которое дал мне этот убийца-Святой.
Не то порченое имя, которое он написал на моем щите и подсунул мне в память.
Существо, зовущее себя Святостью, продолжает свою гнусную игру в благородство: ждет, когда я поднимусь на ноги, чтобы принять последний удар.
И я поднимаюсь – медленно, не отрывая глаз от щита, лежащего у ног Рыцаря. Новые буквы сплетаются в вязь, и память вливается в мою опустошенную душу, словно прохладная вода – в иссушенное жаждой горло.
Моя умница-дочка сидит на своей кушетке. Она очень занята. Ей всего четыре годика, но она уже учит буквы.
Моя дочка, Айша. Когда мы узнали, что моей жене больше не суждено родить, я подумал было, что Бог меня наказал, лишив сыновей. Но мы назвали дочку именем жены Пророка.
Айша – Жизнь.
И, глядя, как она растет, я познал настоящую радость. Я смеялся, глядя на ее лукавые забавы. Я гордился, когда она – к недовольству своих дядей – сочинила первые свои стихи. Ее зовут Айша! Чары Красного Креста отняли у меня это радостное имя, но теперь оно снова со мной! Никакой сын не подарил бы мне такого счастья, как моя Айша. Я больше никогда ее не увижу, но я уйду из жизни с памятью о ней.
Да. Когда-то я знал, что такое радость.
«Мою дочь зовут Айша», – говорю я. Мой голос и ее имя, все это вместе – как могучая и сладостная песнь. Как боевые трубы ангелов. В этом про€клятом месте я едва не забыл, что умею говорить!
«Моих братьев звали Абдулла и Абдул Хакам».
Я вижу, что Красный Крест потрясен. Он в ярости. Глаза его выкатываются из орбит, черты лица искажает звериный оскал.
Я снова перевожу взгляд ему под ноги, на свой разбитый щит. Айн. Ба. Даль. Буквы моего имени свиваются в слова. Лям. Вав.
Я не Безотрадный. И отроду им не был. «Ты проиграл, тварь! Я – Абдул Вадуд! – кричу я Святому. – Абдул Вадуд, Слуга Бога Любящего!»
И, поднимая свой меч и шагая навстречу смерти, я улыбаюсь.
От автора
«Королева фей» сэра Эдмунда Спенсера – это, во многих отношениях, пратекст (пусть и не общепризнанный) англоязычного эпического романа в жанре фэнтези.
Однако эта же поэма предвосхищает и многие недостатки и слабые места эпического фэнтези. Чем дальше, тем более путаным и бессвязным становится повествование, и, вероятно, не стоит удивляться, что «Королева фей» так и осталась неоконченной. Непропорционально много внимания в ней уделяется описанию одежд и доспехов. Впрочем, это не столь важно; самое главное – то, что своей галереей отвратительных карикатур (на женщин, на арабов, на католиков) Спенсер задает своего рода прецедент ненависти к Иному, которая, как ни печально, стала общим местом для эпического фэнтези. Но, несмотря на это (или, быть может, именно благодаря этому) мое воображение всегда волновали злодеи-мусульмане («сарацины»), действующие в первой книге, – братья, зовущиеся «Безверье», «Бессчастье» и «Безначалье». Каково приходилось им в ловушке спенсеровой аллегории, проникнутой ненавистью к Иному? Из этого вопроса и родился мой рассказ…
«Базар гоблинов» (1862). Кристина Россетти вела уединенную жизнь, но ее стихотворения уже пользовались в Англии большой популярностью, к тому времени как увидела свет эта самая известная из ее поэм. Стихотворную историю о двух дружных сестричках и о гоблинах, наперебой предлагающих им свои заманчивые товары, поначалу сочли сказкой для детей. Но чтобы увидеть скрытые смыслы в этой чарующей поэме, внимательному читателю достаточно лишь задуматься о некоторых строках: «Как ты, Лора? Заждалась? / Расцелуй меня тотчас! <…> Я – как яблочный пирог: / Мякоть сладкая и сок / С шеи капают, со щек! / Это все от гоблинов, / Хоть и не по-доброму. / Ну, целуй скорей меня, / Ешь меня и пей меня!» [20] И на протяжении многих лет этот тонкий эротический подтекст вдохновлял иллюстраторов поэмы. Первым из них был брат Кристины, Данте Габриэль Россетти (знаменитый художник-прерафаэлит), а за ним последовали Лоренс Хаусман, Артур Рэкхем и многие, многие другие.
20
Пер. Б. Ривкина.
«Базар гоблинов»
На свободе
Джин Вульф
Не стоило мне читать то письмо. Более того, не стоило мне возвращаться на Берег Слоновой Кости. Письмо нашло меня в Кейптауне. К нему прилагалось другое, от некого Дюбуа. Писал он нечто в этом роде:
Месье,
я имею честь замещать вашего доброго друга г-на Берколя, которому, увы, несколько нездоровится. Иначе говоря, я исполняю обязанности главного управляющего этого округа. Надеюсь, занимать эту должность мне предстоит недолго. Прилагаемое письмо попало ко мне только вчера, но, вероятно, провело много недель или даже месяцев в чужих руках.
Уверяю вас, месье, что ни я, ни г-н Берколь, ни те, кто передал нам письмо, его не читали.