Сцена и жизнь
Шрифт:
– Откуда и как жила? Постой, я начну сначала. Мы, кажется, расстались с тобой, когда мой пьяница супруг меня бросил на произвол судьбы в гостинице с ребенком и долгом на шее. Да?
– Да. Что ты тогда сделала?
– Что я сделала?
– рассмеялась Наталья Петровна.
– Конечно, переехала к тому господину, который заплатил за меня долг, это было, кажется, в Оренбурге. Перезабыла даже.
Она снова захохотала.
– Да, в Оренбурге.
– У него я долго не оставалась. С полгода только прожила. Он со своей женой сошелся, а я уехала в Одессу. Надо было ребенка чем-нибудь кормить. У меня буквально копейки не было. Работы достать было трудно, да я не умела и не привыкла
Крюковская, казалось, внимательно слушала, но думала совсем о другом.
– Он, говорят, - засмеялась Лососинина, - хотел на меня в суд жаловаться, но я ему такое письмо написала, что он струсил и успокоился. В Киеве за мной ухаживал один армянин, жила я там отлично, мебель и обстановка только одной квартиры стоила двадцать пять тысяч рублей, да на беду мою…
Наталья Петровна вздохнула и остановилась.
– Я там встретилась с одним греком, - начала она снова, но медленней, - и… влюбилась.
Она захохотала.
– Врезалась так, что просто беда. Он же, к несчастью, был беден. Я армяшку побоку, все распродала и переехала в Харьков. Там мы с моим греком прожили все, что у меня было, пошли ссоры, неприятности, денег нет… Ах, тяжело вспоминать бедность! Самой стирать приходилось… Я все переносила, ну а он, конечно, от меня удрал и я осталась опять как рак на мели, - весело закончила она.
– Что же дальше?
– Дальше. Несмотря на все несчастья, нам с сыном кушать каждый день хотелось. Что с тех пор пережила, и рассказывать не стану. Часом было с квасом, а порой с водой. Вот видишь - показала она на свою ногу и засмеялась - шелковые чулки, у меня три дюжины таких. Мне подарили. Серьги, шляпы, браслеты, зонтики - все даровое. Платье тоже подарили, а никто никогда не подумал о том, обедали ли я и мой ребенок, а не обедать часто случалось. Кареты, ложи, ужины, шампанское, а никто никогда не спросил, есть ли у меня рубль на завтра, чтобы ребенка накормить, да и сама я об этом никогда не заботилась и не знала, что мы будем завтра есть. Так и жили. Теперь хочется устроиться на сцену, да и молодость уходит, хочу попробовать свои сценические способности.
– Бедная ты моя, бедная, как же мне тебе это устроить?
– задумалась Крюковская.
– Там Аким от Владимира Николаевича пришел… - доложила вошедшая горничная.
– Аким!
– встрепенулась Надежда Александровна и бросилась на кухню.
– Прости, я сейчас, - сказала она на ходу Лососининой.
Та проводила ее удивленным взглядом.
– Аким, ты какими судьбами? Барии прислал? Письмо есть?
– подбежала Надежда Александровна к сидящему на кухне Акиму.
– Нет, барышня, я не от барина. Сами по себе пришли. Нас с барином ведь порешили, значит, чего же мне с ним путаться, у барина все нарушено, так надо подумать самому о себе. Тоже питаться хотим. На Владимира Николаевича надежда таперича плохая. Так вот я примчал к вам попросить, не найдется ли мне, по знакомству, местечко у нового председателя, потому мы это дело знаем, и место прибыльное. Уже будьте милосердны.
Аким несколько раз низко поклонился ей.
"Даже лакей бросил! Все разом отшатнулись!" - с горечью подумала она.
– Вот что, Аким, - начала она вслух, - ты ступай назад к Владимиру Николаевичу и за себя не бойся, я о тебе позабочусь, только барину хорошо служи и угождай…
– Да как
– с недоумением уставился он на нее.
– Не задаром… Владимир Николаевич еще, может, останется. Ты подожди уходить.
– Так подождать, говорите, - недоверчиво покачал он головой, - а как новый председатель себе другого возьмет, тогда мы пропали. Марья мне задаст, что прозевал.
– Ты успокой свою Марью, скажи, что я обещала, и иди к Владимиру Николаевичу, служи, только исправно…
– Загадки, право!.. Дарма мы не прошмыгать… Сумнительно…
– Уж если я сказала, не сомневайся… А здоров ли барин?
– Да что, ничего! Приехал это вчерась, страсть! Понеси всех святых вон, и тут Шмеля еще принесла нелегкая. Так так-то ругались, что у меня душа в пятки ушла. Думаю: погибли мы совсем, а потом, как наругались вдоволь, то отошли сердцем. Значит, потишали. Шмель ушел, я им подал ужинать, ну, подумали и стали тут кушать, а потом писать сели, я это, подождал, подождал, да сон меня склонил, а они знать так и не раздевались, потому меня не позвали. Утром встал, все тихо, дверь в спальню заперта, я и умчал к вам. Думаю, пока спят-то, сбегаю. А то, чай, гроза-грозой поднимется…
Аким засмеялся и остановился.
– А что осмелюсь я вас, Надежда Александровна, спросить, - после некоторой паузы снова начал он, - вы говорите подождать, нешто нас за правду порешили или поживем?
– Поживете, поживете, иди, говорю тебе, иди… - отвечала Крюковская и вышла из кухни.
Аким, покачивая головой и простившись с прислугой, отправился домой.
Не успела Надежда Александровна возвратиться к Лососининой, как в передней снова послышался звонок и через несколько минут в дверях гостиной появилась Анфиса Львовна в сопровождении Бежецкого. Последний шел сзади и был сосредоточенно-серьезен.
Крюковская побледнела как полотно.
Дудкина бросилась здороваться с Натальей Петровной, ее старой знакомой по провинции.
– Вы меня звали, Надежда Александровна, - приблизился Владимир Николаевич, подавая руку и удивленно кланяясь Лососининой.
– Мне Анфиса Львовна сказала, что вы в постели, и что она боится за вашу жизнь. Я удивлен, что вижу вас на ногах и не ожидал встретить у вас гостей.
На его губах играла холодная насмешка.
– Ах, да что же мы стоим, я и не попрошу садиться, - растерянно начала она, не глядя ему в глаза.
– Ах, да! И не познакомила вас.
Она представила Бежецкого Лососининой.
– Моя старинная подруга, - рекомендовала она ее ему.
– Очень рад познакомиться, - с чувством пожал он руку Наталье Петровне.
– Вот, Надежда Александровна, - затараторила Дудкина, - все ваши поручения аккуратно исполнила, дорогой гость уже здесь, а та барыня, за которой вы посылали, сама меня принимала в гостиной. Я вхожу в бархатной-то шубке совсем барыней, все лакеи на меня смотрят и рассыпаются, потому что вид у меня уважения достойный. Кто калоши снимает, кто платок, кто шубку, так все и бросились. Думают, первое лицо в городе приехало, а я это так неглиже, гордо вхожу, вижу, что они на меня смотрят, сбросила шубку и послала доложить. Попросили меня сейчас же в гостиную.
Анфиса Львовна вздохнула.
– И вспомнила я, какая у меня была гостиная. Она сама ко мне вышла и, прочитавши письмо, велела вам передать, что сейчас сама у вас будет.
– Как, сама ко мне приедет?
– вскочила с места Крюковская.
– Да, так и сказала, просила только, чтобы никого у вас не было…
– Наташа, голубушка, извини, пройди в столовую… Нам нужно переговорить… Анфиса Львовна, дайте, пожалуйста, Наташе кофе…
– Сейчас, извольте с удовольствием и сама, кстати, напьюсь, очень я люблю кофе.