Сценарист
Шрифт:
С тех самых пор мы стали наступать куда упорнее и сильнее. Теперь мне было плевать на то, сколько наших людей поляжет в каждой схватке — нужен был лишь результат. Не все были готовы принять мой ход мыслей, но пуля в голову выполняла свою роль, в результате чего уже через несколько дней никто не решался подняться против меня мятеж, ибо каждый успел осознать факт того, что им не победить меня. Да, в нашей уже небольшой армии ещё были люди, обладающие более сильной причудой, чем моя, но у меня было больше опыта, ведь я намного больше всех кидался в прямые сражения, от чего мои силы значительно возросли. Можно сказать, что я успел стать самой настоящей машиной для убийств, и никто не мог поспорить с этим.
Стоит
Под моим руководством наши силы стали неудержимыми. Не было никаких преград, никакой цены, которую я не был готов заплатить за победу. Я был живым инструментом разрушения, окутанным пеленой безразличия и хладнокровия. Каждая операция была тщательно спланирована, каждый шаг был точен и неумолим. Я больше не видел лиц наших противников, лишь безликие тени, которые нужно было уничтожить. Мне было все равно, кто они были — молодые или старые, мужчины или женщины. Они были просто препятствием на моем пути к заветной победе.
Мои решения становились все более безжалостными и безраздельными. Я принимал жизнь и смерть в свои руки, играя роль судьи, присяжных и палача одновременно. Мне было не важно, сколько страдания могут испытать мои враги, сколько жизней они могут потерять. Я был абсолютно бесчувственным к их боли и горю. Моя жестокость не знала границ. Я изощрялся в изобретении новых и более мучительных способов убийства. Я душил их надежды, когда они уже были на коленях. Я наносил раны, которые никогда не заживали. Мои руки были пропитаны кровью и злом, и каждое новое убийство врага приносило мне новое удовлетворение.
Мы наступали с вихрем разрушения и смерти, оставляя позади только разоренные земли и пепелища. Я смеялся над людьми, что уже почти стали трупами, которые лежали передо мной, зная, что их судьба была в моих руках. Моя сущность превратилась в тьму, и я вкушал ее каждый день, как наркотик.
Война продолжала свое бесконечное шествие, и я стал ее безжалостным главарем. Наши враги сражались со все большим отчаянием, но их сопротивление было бесполезным. Я не знал сожаления или сострадания — только пустота и бездна, которые поглощали все человеческое во мне. В моих руках была власть, и я использовал ее безжалостно. Я расправлялся со своими подчиненными, которые не могли следовать моим безумным приказам. Ничто не остановило меня на пути к победе — ни совесть, ни рассудок, ни человечность. Я был лишен моральных ограничений, и каждый день войны превращал меня все больше и больше в монстра, лишенного всякой человечности.
Мои солдаты страшились меня, но они видели во мне только непобедимого лидера. Я заправлял своей армией жестокостью и страхом, и они были моими рабами, подчиняющимися каждому моему приказу. Моя безразличность и хладнокровие стали примером для них, и они сами стали бездушными инструментами в моих руках.
Спустя почти три года безжалостной войны мы смогли подобраться к главной крепости наших врагов. Нас уже осталось меньше двух сотен — такова была цена нашего успеха. Каждый из нас был измотан, каждый был опустошён, и никто из нас не хотел продолжения этого побоища, но мы понимали, что нам осталось сделать
Произнеся достаточно мотивирующую речь, я направил своё войско на штурм. Сам я шёл чуть ли не в первых рядах, лишь иногда перемещаясь назад, дабы закрыть себя телами своих товарищей от пуль и снарядов, что обрушивались ливнем на нас. Поступал ли я неправильно? Может быть, но жизнь главнокомандующего всегда ценнее жизней обычных солдат, так что вопросами мораль и правильности я не забивал себе голову.
Это была действительно жестокая битва. Крики страха и агонии проникали в воздух, но для меня они стали лишь звуками, которые не имели никакого эмоционального отклика. Я двигался по разрушенным коридорам и комнатам, оставляя за собой следы разрушения и смерти. Моя рука была точной и смертоносной, а мой взгляд был хладнокровным и бесчувственным. Стены крепости залиты кровью, а полы усыпаны телами павших. Я видел страдание в глазах врагов, но оно больше не вызывало у меня никаких чувств. Они были всего лишь преградой, которую нужно было преодолеть, чтобы достичь нашей победы. И я преодолевал их без всякого сожаления.
Когда наконец мы проникли в главный зал, где сидело всё вражеское командование. В этот же момент я увидел их испуганные глаза, полные отчаяния. Я наслаждался этим зрелищем, зная, что я — конец их жизней, их главный палач, что явился сюда лишь для того, чтобы собственноручно обезглавить каждого, кто все эти годы отдавал приказы вражеским солдатам. Моя рука медленно поднималась, готовая нанести последний удар, который положит точку в этой бесконечной симфонии смерти.
И тогда я замер. В глазах одного из командующих я увидел отражение самого себя — монстра безразличия и разрушения. В этом миге я осознал всю ужасную истину о себе. Я был потерян. Вся моя жизнь, весь путь, который я проложил во имя победы, превратили меня в то, чего я больше не хотел быть.
Почувствовав всё это, я откинул нож в сторону и достал из кобуры пистолет, после чего продырявил каждую их голову, навсегда оборвав их жизни. Вы, наверное, подумали, что я пощажу их? Что не стану убивать? Нихрена! Всё это время они пытались убить нас, так что я не собирался проявлять к ним милосердие — не достойны! И вы даже не представляете, с каким удовольствием я убивал их. Готов поспорить, если бы не моя возросшая стойкость, в тот момент я бы точно кончил, но, увы, для этого такого события мало.
И как только я сделал последний выстрел, настало то, чего ждал каждый американский солдат на этой проклятой земле.
Мы победили.
* * *
После того, как всё закончилось, и мы объявили о том, что противники повержены, руководство и правительство вспомнили о нас, но не так, как я себе представлял. Они просто помогли нам вернуться назад, но больше они ничего нам не дали: ни зарплат, ни выплат, ни наград, ни благодарностей. Ничего. Они делали вид, будто бы ничего не произошло. Они… отказались признавать нас героями, хотя мы сделали больше, чем те, кого в тот момент прославляли больше всех, и меня это очень разочаровывало. Столько жизней было положено на ту самую победу в чужой для нас стране, и всем оказалось всё равно. Не могу сказать, что я испытывал обиду по этому поводу, но мне было очень неприятно. На чувства остальных мне всё также было плевать, ибо те отправились просто прислуживать «героям» — людям, одетых в латекс, которые на каждом шагу кричат о том, какие они смелые и отважные. Всё-таки не зря я не жалел их жизни — не хотелось бы мне, чтобы те умершие люди стали такими же клоунами, как те, что смогли выжить.