Сцены из жизни богемы
Шрифт:
— Как! Да ведь это чистейший Буль!
— Вы сами понимаете, мне нужен залог.
— Помилуйте! Целый дворец — для вас недостаточный залог за какую-то мансарду?
— Нет, сударь, мне нужна мебель, настоящая мебель красного дерева.
— Увы, не в золоте и не в красном дереве счастье, как сказал древний мудрец. Кроме того, я не терплю красного дерева. Это дурацкое дерево. В наше время оно имеется у всех.
— Короче говоря, есть у вас, сударь, хоть какая-нибудь мебель?
— Нет, она занимает слишком много места. Как только заведутся стулья, не знаешь, куда сесть.
— Но есть же у вас кровать? На что вы ложитесь?
— Я полагаюсь на провиденье,
— Простите, еще вопрос, — продолжал господин Бернар. — Скажите, пожалуйста, какова ваша профессия?
В эту минуту во дворе показался носильщик со второй партией пожитков молодого человека. Среди вещей, висевших за спиной носильщика, виднелся мольберт.
— Сударь! — в ужасе вскричал папаша Дюран, указывая хозяину на мольберт. — Он художник!
— Живописец! Так я и знал! — воскликнул господин Бернар, и волосы его парика поднялись от ужаса. — Художник!!! Так вы не навели справок об этом молодом человеке? — обратился он к швейцару. — Так вы не знали, чем он занимается?
— Что поделаешь, — отвечал бедняга. — Он дал мне пять франков въездных, мне и в голову не пришло…
— Долго это будет продолжаться? — наконец молодой человек.
— Раз у вас нет мебели, сударь, я не могу сдать вам комнату, — сказал господин Бернар, поправляя на носу очки. — Закон разрешает не пускать в дом жильца, который не предоставляет никаких гарантий.
— А мое честное слово? — возразил художник с достоинством.
— Оно ценится меньше мебели… Ищите себе квартиру в другом месте. Дюран вернет вам въездные.
— Гм? — промычал в недоумении швейцар. — А я их уже положил на книжку.
— Помилуйте, сударь. Но ведь не могу же я сию минуту найти другую комнату. Приютите меня хотя бы на сутки.
— Обратитесь в гостиницу, — ответил господин Бернар. — Впрочем, — спохватился он, внезапно осененный Удачной мыслью, — если хотите, я могу вам сдать комнату, которая вам предназначалась и где осталась мебель моего должника, но только как комнату меблированную. Однако в таких случаях, как вам известно, плата вносится вперед.
— А вы сначала скажите, сколько требуется за эту конуру? — ответил художник, очутившийся в безвыходном положении.
— Помещение вполне приличное. Плата, принимая во внимание все обстоятельства, будет двадцать пять франков в месяц. Деньги вперед.
— Что деньги вперед — это вы уже сказали. Такие слова не заслуживают того, чтобы их повторяли дважды, — отвечал молодой человек, роясь в кармане. — Найдется у вас сдача с пятисот франков?
— Что? — изумился хозяин. — Как вы сказали?
— Ну, с полтысячи, другими словами. Вы никогда не видели такой ассигнации, что ли? — художник, помахав кредиткой перед глазами хозяина и швейцара, которые при виде ее совершенно оторопели.
— Сейчас разменяю, — почтительно ответил господин Бернар. — С вас только двадцать франков, так как Дюран должен вернуть въездные.
— Пусть оставит их себе, — ответил художник. — Только пусть каждое утро докладывает мне, какой сегодня день, какое число, какая четверть луны, какая ожидается погода и какая у нас форма правления.
— С удовольствием, сударь! — вскричал папаша Дюран, сгибаясь под углом в девяносто градусов.
— Так-то вот, почтенный. Вы будете заменять мне календарь. А пока помогите моему носильщику внести вещи.
— Сию минуту пришлю вам расписку, сударь, — сказал хозяин.
В тот же вечер новый квартирант, художник Марсель, расположился в комнате беглеца Шонара, которая теперь преобразилась во дворец.
А вышеупомянутый Шонар тем временем носился по Парижу в поисках денег.
В
Задолжав человеку двадцать франков, Шонар на этом останавливался и всякий раз отдавал долг целиком хотя бы для этого ему пришлось занять у других лиц, коим он должен был меньше. Поэтому ему никогда не отказывали в кредите, он называл его своим перемежающимся долгом, а так как всем было известно, что он при первой же возможности возвращает деньги, то его всегда охотно выручали.
Но на этот раз, отправившись на поиски семидесяти пяти франков в одиннадцать часов утра, он при содействии букв М, В и Р. своего знаменитого реестра, набрал лишь одно ничтожное экю. Остальным буквам алфавита, как и Шонару, приспело время погашать долги, и они не могли помочь ему.
В шесть часов неукротимый аппетит так зычно заявил о себе, словно ударили в колокол, приглашающей к обеду. В это время Шонар находился у Менской заставы, где проживала буква У, Шонар зашел к букве У, здесь для него всегда ставился прибор (в те дни, когда вообще ставились приборы).
— Вы к кому, сударь? — спросил его швейцар.
— К господину У, — отвечал художник.
— Его нет дома.
— А супруга?
— Тоже нет дома. Они поручили передать тому, кто к ним придет, что нынче обедают в гостях. Но если вы тот самый, кого они ждали, вот вам адрес, который они оставили.
И он протянул Шонару клочок бумаги, на которой рукою У было написано:
«Мы отправились обедать к Шонару, улица такая-то, такой-то дом. Приезжай туда».
— Отлично, — сказал Шонар, уходя. — Когда случаю вздумается пошутить, он сочиняет презабавные водевили!
Тут он вспомнил, что неподалеку, на Менском шоссе, есть кухмистерская, известная в кругах захудалой богемы под названием «Мамаша Кадэ», где ему раза два-три довелось недорого закусить. Он направился в это заведение. Обычными посетителями ресторанчика являются возчики с Орлеанской дороги, певички с Монпарнаса и первые любовники от Бобино. В летнее время сюда гурьбой сходятся ученики художников из многочисленных мастерских, расположенных вокруг Люксембургского сада, никогда не издававшиеся писатели, репортеры никому не ведомых газет. Ресторанчик славится тушеным кроликом, настоящей квашеной капустой и дешевым белым винцом с привкусом ружейного кремня.