Сцены провинциальной жизни
Шрифт:
Так сидели мы долго, и думал каждый о себе, а нити, связывающие нас, тем временем рвались одна за другой. Мы дошли до последней грани — по крайней мере так нам казалось, — вопрос был задан, и на него дан окончательный ответ. Дальше идти было некуда.
Миртл вынула носовой платок и отерла слезы. Взглянула, не остались ли на платке следы туши. Я встал и, ничего не говоря, принес еще два двойных. Я умышленно перелил Миртл содовой. Она взяла и стала рассеянно пить большими глотками, как пьют
В салоне кто-то включил спортивную передачу, и назойливый голос комментатора принялся объявлять результаты крикетных матчей. Миртл как будто не слышала его. Мы по-прежнему сидели в полном одиночестве. Наконец она подняла голову.
— Мне надо идти.
— Погоди, киска, не уходи.
— Надо…
Отпускать ее было нестерпимо. Как мне хотелось ее утешить! Я обнял ее за плечи.
— Девочка моя родная! — Я спрятал лицо у нее на шее. Сейчас она принадлежала мне безраздельно, это переворачивало мне душу, так что в пору было разрыдаться. Никогда в жизни не ощущал я с такой полнотой близость другого существа — и это в ту минуту, когда готовился разлучиться с ним!
Миртл испустила тяжкий вздох. Я взял ее стакан и дал ей пригубить. Потом выпил сам.
— Я уже опаздываю.
— Ничего.
— Но меня будут ждать.
— Ты идешь с Хаксби?
— Да.
— Хаксби может и подождать.
Миртл высвободилась из-под моей руки и повернулась ко мне лицом.
— Неужели тебе ни до кого нет дела?
— Не понимаю. О чем ты?
— Решительно ни до кого. — С каждой минутой она оживала все больше. — Тебе нет дела, что он будет ждать. Нет дела, что я ухожу.
— Много ты знаешь!
— А откуда мне знать? Ведь ты никогда ничего не скажешь. Другие люди говорят о том, что у них на уме, ты — боже сохрани. Ты не высказываешься. Ты позволяешь себе упоминать о Хаксби так, словно он пустое место. А знаешь ли ты… — она подалась вперед и внушительно, с силой закончила: —…что он хочет пристрелить тебя?
— Господи помилуй!
— Он ревнует!
— М-да, похоже на то.
— Видишь, вот ты опять! Попробуй поставь себя на его место!
— Хорош бы я был писатель, если б не пробовал.
— Не знаю, как это у тебя получается. Ты ведь меня не любишь.
— Если ты хочешь сказать, что мне незнакома ревность, ты очень…
— Ах, знакома? Знакома, да? — Миртл приблизила ко мне лицо. — Почему же ты мне ничего не говорил?
— Потому что о таком не рассказывают! — крикнул я. — Потому что ревность — отвратительна! Мне противно, что я ревную тебя к Хаксби. Лучше бы я ничего не слышал о нем!
— Но ведь есть средство помочь этому горю, правда? — Иначе говоря, жениться на ней.
Я вскочил.
—
Миртл не сводила с меня глаз.
— Да. Теперь я это поняла окончательно. Спасибо Тому, он растолковал.
— Тому? Так ты обсуждала наши отношения с Томом…
— Конечно. С кем мне еще поговорить? У меня нет друзей. А Том тебя понимает.
— Это онтак говорит.
— Понимает, и лучше, чем ты думаешь.
— Святые слова!
— Нет, ты ужасный человек!
Я опять сел.
Несколько минут прошло в молчании.
— А тебя Том понимает? Как ему кажется?
Миртл не отозвалась.
Я сказал:
— Не сердись, Миртл.
Миртл взглянула на меня мягче.
— Ты не понимаешь, до какой степени мне не с кем поделиться. Том добр ко мне, вот и все. Редко кто принимал во мне такое участие…
Любопытно, подозревает ли она, что Том не без корысти принимает в ней столь редкостное участие? Едва ли. Во всяком случае, не мое дело просвещать ее, тем более что я и сам ни в чем не уверен.
Я снова сердечным движением обнял ее за плечи. Ожесточение во мне стихало, в ней — тоже.
— Пожалуйста, киска, не будем ссориться.
Миртл умолкла на полуслове. Вероятно, нас с нею одновременно поразил подлинный смысл моих слов: «Не будем ссориться напоследок».
— Не надо так говорить! — вскричала она.
Мы замолчали. Я допил виски. Миртл к своему не притрагивалась. Она сидела, глядя на стакан, словно молилась, чтобы влага в нем никогда не иссякла, чтобы не надо было двигаться с места, а вечно сидеть вот так, ощущая на плечах мою руку.
В комнате совсем стемнело, и бармен без предупреждения зажег свет. Мы прикрыли глаза рукой.
Миртл встала. Встал и я.
— Я должна идти.
Мы посмотрели друг другу в глаза. «Что теперь будет?» Мы не могли заставить себя произнести это вслух.
— Я посажу тебя на автобус.
Миртл кивнула. Мы вышли на улицу. Снаружи было светлей, чем нам представлялось. Теплый ветерок ласкал нам щеки. По обе стороны широкой улицы тянулись деревья. Мы не спеша дошли до остановки и стали ждать автобуса.
Мы постояли рядом. Я вдруг повернул голову и заглянул ей в лицо. Выражение его опять резко переменилось. При всей решимости не заводить разговор первым я не мог второй раз пропустить удобную минуту. Я спросил:
— Скажи, как я должен теперь себя вести?
Глухим, деревянным голосом она сказала:
— Вероятно, нам больше не надо видеться?
Я не стал притворяться, что возражаю.
— Мне страшно жаль, — пролепетал я, сознавая, как пусты и ничтожны эти слова. Миртл словно бы и не слышала.