Счастье взаимной любви
Шрифт:
— Надо идти, зачисляться в картотеку.
— Какую картотеку?
— На всех приличных людей в Риге у папашки Штрома есть специальная картотека. Это ничего страшного. Даже определенный знак принадлежности к высшему свету.
Людмила насмешливо глянула на Аню и ухмыльнулась.
— Или иди к папаше Штрому, или срочно беги на вокзал, хватай билет на ближайший поезд и рви когти.
— Заткнись, профура! — презрительно отвернулась от нее Аня. — Сперва шею вымой, потом что-нибудь советуй.
— О Боже! — всплеснул руками Кир. — Анечка, ну и выражения
— Иди, Аня, не выпендривайся, — попросила Сарма. — На первый раз он тебя не захомутает.
— Ладно. — И Аня встала.
Сарма быстро проговорила:
— Поменьше ври, все равно проверит.
— Плевать.
Аня прошла сквозь зал, вышла в холл, оглянулась и заметила боковые двери, около которых стояла официантка. Она кивнула, предлагая следовать за ней.
Аня послушалась.
Официантка прошла по коридору, распахнула двери кабинета, пропустила Аню и тут же прикрыла двери.
Прислонившись задом к широкому столу, с сигаретой в руках стоял и смотрел на Аню тот самый парень в желтых тонированных очках, который разглядывал ее во время вальса-бостона. В хорошо обустроенном кабинете директора он казался еще тщедушней и незначительней, чем в слабом освещении холла. Ничего угрожающего в нем не было, кроме неприятного взгляда водянистых бесцветных глаз.
— Садитесь, — спокойно сказал он. — Мы немного поговорим. Как вас зовут?
— А вас?
Он помолчал и ответил без раздражения:
— Инспектор Штром.
— Чего инспектор? — нахраписто спросила Аня, решив, что бояться ей нечего и поддаваться на всякий напор глуповато.
— Инспектор Главного управления милиции Риги Александр Штром, — все так же невыразительно произнес он.
— Очень приятно.
— Про себя этого не скажу. Имя?
— Анна.
— Полностью, пожалуйста.
— Анна Васильевна Плотникова.
— Откуда появились в Риге?
— Из живота мамы.
— А где мама? — не реагируя на грубость, спросил он.
— В городе Электросталь, если такой знаете.
— Слышал. Приехали отдохнуть в Юрмале?
— Да.
— Это неправда. Я вас вижу здесь уже всю зиму, весну и лето. В ресторанах, в кафе, около магазина «Альбатрос». Весной вы болтались у гостиницы «Темпо».
— А я вас не видела!
— Вам и не надо. Документы есть?
— С собой нет.
Он сунул сигарету в пепельницу, обошел стол, сел в кресло и сказал, чуть улыбнувшись:
— А если у тебя нет документов, то поговорим по-другому. Где живешь?
— Не имеете права, — уверенно ответила Аня. — Я пришла в кафе отдохнуть и с вами говорить не желаю! Буду жаловаться прокурору и куда повыше!
— Жалуйся. Не ты первая. Но поначалу уясни, что ты приехала в Латвию, в Ригу. И законы своего города можешь заткнуть себе в задницу. Уже за то, что ты без документов, я могу тебя задержать. А когда ты принесешь, положим, паспорт, то в нем, конечно, не будет рижской прописки, что есть нарушение паспортного режима, то есть нечто вроде маленького преступления. Где работаешь?
— Пока
— Ясно. Так и знал. А потому у меня есть все основания отправить тебя на проверку в венерологический диспансер. Вполне по закону. Твои подруги называют диспансер «триппер-баром». Отсидишь там две-три недели, и если у тебя со здоровьем все в порядке, то выйдешь из него. Чтобы через три дня вернуться обратно. По второму и третьему кругу. Все ясно?
Аня не ответила. Прописки у нее не было — Михаил Шломович за суетой своих дел никак не мог оформить это дело, поскольку не считал его существенным. И неожиданно Аня поняла, что положение ее скользкое, ненадежное, и если сейчас беседа с этим непонятным, но явно опасным и достаточно сильным человеком пойдет не по тому руслу, то серьезных неприятностей ей, Ане, не избежать. Но пока, хотя он и «тыкал» нагло, ничего угрожающего не намечалось.
— За что меня в «триппер-бар»? — спросила она.
Он прищурился от дыма собственной сигареты, впился глазами в Аню и произнес, словно рассуждая, точнее, определяя место Ани под рижским солнцем:
— Ты, понятно, еще не проститутка… Не кадровый товарищ. Пока, во всяком случае. Так сказать, «честная давалка». Но время от времени получаешь за свои услуги всякие подарки. От моряков, рыбаков, может быть, от иностранцев и прочих желающих тебя поиметь. Но даже если ты профессиональная проститутка и я тебя проглядел, то посадить не могу, поскольку проституции в СССР нет. Но есть разного рода умные указы, которые ограничивают деятельность женщин легкого поведения. Я могу бесконечно сажать тебя в «триппер-бар», могу упрятать на сутки в изолятор за то, что ты ругаешься матом в общественных местах, и в конце концов, привлечь за тунеядство.
— Так что же, я вовсе бесправная? Изгой?! — с вызовом спросила Аня.
— Нигде не учишься?
— Пока нет.
— Ребенка тоже нет?
— Нет.
— Тогда тебе крышка, дорогая, — с непонятным облегчением улыбнулся Штром. — На тебя набирается куча статей, и никакой адвокат не поможет, поскольку никаких смягчающих обстоятельств не найдет.
«Заплакать, что ли? — подумала Аня. — Можно, да что это даст? Мужик наверняка столько бабьих слез перевидел на своей работенке, что они для него что освежающий летний дождик. Но ведь как-то защищаться надо, иначе действительно окажешься со шлюхами и проститутками в «триппер-баре»!» Но в голову ей не приходило никаких разумных идей, да еще мешала звучавшая по динамику музыка из зала.
— С кем ты сюда пришла? — спросил Штром.
— С подругой.
— Сармой?
— Сармой.
— Кира Герасимова давно знаешь?
— Первый день.
— А кто он, знаешь?
Что-то в этом вопросе было подспудное, со вторым значением. И отвечать односложно было неразумно. Быть может, от этого ответа зависела ее удача, маленькая удача. Без потерь закончить беседу казалось Ане совершенно не осуществимым. Инспектор по прозвищу «папашка Штром» вцепился в нее жестоко и намертво, это Аня уже понимала.