Счастье взаимной любви
Шрифт:
— Что по-другому?
— В нашем Советском Союзе творится что-то непонятное. Ты газет не читаешь, телевизор не смотришь, и это очень хорошо для нервов. Но в Латвии — еще непонятней. Латыши стали смелыми и ругают Москву, ругают русских, а это означает, что скоро начнутся еврейские погромы. Генеральный секретарь КПСС Горбачев — умный человек, но не понимает, что делает.
— Ну, ты даешь! — засмеялась Аня.
— Я не женщина, чтобы давать, — нахмурился дядя. — Я мужчина, и умный мужчина. Тебя в школе учили, что во время войны сажали в лагеря и расстреливали евреев немцы, фашисты. Но поверь
— Да хватит тебе! — Аня села на кровати. — С чего вдруг такие песни?
Он покосился на нее и сказал без улыбки:
— У тебя пышные еврейские плечи. Это хорошо. А здесь будут погромы. Я это чувствую. Сперва латыши выгонят русских и будут для этого заигрывать с евреями. Потом они, конечно, примутся делать гонения на нас.
— С чего вдруг?
— С того, что мне не нравится политика товарища Горбачева. Он не понимает, что делает. Латыши заговорили о своей свободе, и это означает еврейские погромы. Первые с топором придут наши соседи Берта с Яковом и сразу забудут, что я подарил им пылесос. — Он вдруг подскочил, словно в голову ему пришла неожиданная мысль. — Аня! А почему я не могу вызвать тебя в Израиль? Ты хочешь жить в Израиле?!
— Нет.
— Почему?
Аня вспомнила анекдот и ответила:
— Там призывают женщин в армию. А я, как женщина, неправильно понимаю военную команду «ложись»!
Он захихикал, потирая ладони о свои жирные ляжки.
— Ай, какая чепуха! Там совсем другая армия! Если ты ляжешь, то совсем не значит, что на тебя тоже кто-то ляжет!
В этот момент Аню осенило, что перемены в жизни дяди принесут заметные перемены и в ее собственную жизнь.
— Дядя… А твоя квартира?
— С моими комнатами я сначала хотел быть подлецом, — решительно сказал Мишель. — Я хотел их продать. Но потом решил, что буду благородным и все останется тебе! И обстановка тоже. Себе дороже заказывать контейнер и тащить это барахло через полмира. Так ты серьезно не хочешь в Израиль?
— Может, и хочу, но нужно, чтоб разрешение подписала мама. А этого никогда не будет.
— Да… Наша Сара стала русской женщиной. Или ей это так кажется. Она не поедет.
— Но если потом… лет через пять я надумаю улететь туда, ты поможешь?
Он неожиданно задумался, погрустнел и негромко спросил:
— А зачем тебе это надо, Аня? Ты наполовину русская по крови. А по душе вообще русская. Здесь была и будет, что бы ни случилось, большая и добрая страна. Жить здесь можно. Я так и не затащил тебя в синагогу, на Пасху ты не любишь кушать мацу, тебе там нечего делать. Обменяешь эти комнаты на Электросталь или Москву, и так будет лучше. Хотя ты можешь вызвать сюда своих родителей.
— Нет, — тут же ответила Аня. — Я хочу здесь жить сама, а им и там хорошо.
— Вот и славно! — вновь повеселел Мишель и встал. — Но никому не говори про мой исход на землю обетованную! Я не поверю в свое счастье, пока не ступлю на берег своих предков!
Он ушел, так и не зная, куда, собственно, убывает.
Аня повалялась в кровати еще часа полтора, дремала, просыпалась, строила планы на день, но, как всегда, ничего конкретного в голову не приходило. Поэтому, встав с постели,
Около полудня она дошла пешком до кафе «Турайда». Сарма уже сидела на обычном месте. На ее столике стояла тарелка с яичницей, чашка бульона, две чашки кофе. Она курила. Трое парней, сидевших за соседним столиком, оказывали ей навязчивые знаки внимания, но она презрительно не замечала их заигрываний, отчего они только раззадоривались.
— Привет, — сказала Аня и присела напротив подруги.
— С добрым утром. Ты сияешь как медный самовар, — хмуро ответила Сарма, по утрам страдавшая меланхолией.
— У меня перемены, — сообщила Аня.
— Повестка в милицию?
— Нет. Комнаты дяди будут моими.
— Сваливает в Израиль?
— Да.
— Молодец. Тебя с собой не возьмет?
— Не хочу.
— Твое дело. Я бы отвалила. Подожди-ка! Ведь ты же можешь сдать мне свою комнатушку за кухней! А? Я буду платить!
Именно эту мысль Аня и обдумывала, пока шла к кафе.
— Денег я с тебя не возьму, — спокойно ответила она.
— Такого мне не надо! — тут же возразила Сарма. — Подобное милосердие плохо кончается! Мы с тобой потому не ругаемся, что все между нами четко! Не хочешь брать деньги — значит, каши не сварим! Хрен с тобой, буду жить, где жила. Но я тебе это припомню!
— Ты мне договорить не дала, — улыбнулась Аня. — Платить тебе придется, но немного другой валютой.
— Какой?
— На следующий год летом здесь будет отдыхать мой отец. Я уже договорилась о домике в Пумпури. Он очень хороший, добрый человек, всю жизнь простоял у плавильной печи, ничего, кроме работы, не видел, нигде не был.
— Что-то ты крутишь, — оборвала ее Сарма. — Хочешь, чтобы я спала с твоим отцом?
— Да. Но не совсем так. Я хочу, чтоб ты была при нем все будущее лето. Месяца два. Чтоб у него была другая жизнь.
— Сколько ему лет? — строго спросила Сарма.
— Чуть за сорок, но выглядит старше.
— А если я ему не понравлюсь?
— Такого не может быть, — убежденно ответила Аня.
— Зачем тебе это надо?
— Это зарок. Я обещала ему, что он увидит хорошую, вольную жизнь. Но всю весну и лето мне снится, что он умер. Я не очень-то верю в эту ерунду, но все-таки боюсь опоздать.
— А матушка?
— Для нее у меня другой план. Она будет жить вечно.
Сарма взглянула на нее через край кофейной чашки, усмехнулась и сказала с ревнивым одобрением:
— Странная ты все-таки девчонка. Кажешься ленивой рохлей, мягкой, ко всему безразличной. А внутри у тебя — хребет железный. Мой братишка, когда ходил на танцы, таскал с собой гирьку на цепочке и заворачивал ее в меховую перчатку. Называлось это «куколкой». Если начиналась драка, братишка шлеп кому-нибудь по черепушке, так враг его с ног летит и лежит, не дышит. Ты такая же «куколка». Гирька в меховой рукавице.
— Заряжаем дело или нет? — настойчиво спросила Аня.
Сарма рассеянно глянула в зал, отвернулась от парней, обрадованных ее вниманием, закурила новую сигарету и сказала задумчиво: