Счастье жить
Шрифт:
— Боже мой, — вырвалось у Димы, — моя мама говорила вам такие вещи?!
— Мне она говорила их в более вежливой форме. А моей начальнице — в открытую.
— Иветта, я вас умоляю. Я понимаю, что это ужасно, что моя мама поступила непорядочно, что она поступила как дура, но я умоляю вас — простите ее. Пожалуйста. Простите ее. Я сейчас встану на колени и попрошу за нее прощения, а заодно и за себя, за то, что я ее сын.
— Ни в коем случае!!!
Иветта даже схватила Диму за плечо, чтобы не допустить публичного коленопреклонения.
—
— Конечно. Если честно, я уже практически забыла эту историю.
— У вас не было неприятностей на работе?
— Нет. Моя начальница замечательная женщина, она все понимает.
— Иветта, вы просто удивительная. Я потрясен.
Иветта посмотрела на Диму и внезапно поняла, почему Анастасия говорила что-то о гениальности. У него было одухотворенное, абсолютно светлое лицо — как будто он вот-вот взмахнет крыльями и улетит. Девушка перевела взгляд на руки — красивые руки пианиста с длинными тонкими пальцами и узким запястьем.
«Крылатый мальчик, — подумала она, — нельзя с ним больше видеться, иначе я не устою перед его полетом».
А Дима пошел провожать Иветту до дома и рассказал про свою мать. Рассказал, как она принесла свою жизнь ему в жертву, как верила в него, как всегда представлялась матерью гения, как мечтает стать для него всем миром, как ему душно от этих забот. Не продохнуть от кисельной любви — кисель забивает нос, рот, заставляет закрывать глаза. И Иветта с неожиданным сочувствием погладила Диму по щеке.
— Перемелется.
— Что?
— Это такое выражение, любимое было у моей бабушки. Когда что-то случалось, бабушка всегда говорила «перемелется». Она вообще была очень мудрая.
— Мария Викторовна?
— Нет, Мария Викторовна мне не родная бабушка. Она моя квартирная хозяйка, мы просто подружились. А бабушка давно умерла.
— Квартирная хозяйка? — удивился Дима.
— Да. У меня нет своего дома, я снимаю у нее комнату.
— А давайте убежим отсюда! — предложил Дима. — У вас все равно нет своего дома, у меня тоже ничего нет, мы уедем в Москву и начнем жить сначала.
Иветта молчала. Вдохновленный Дима рисовал перед ней радужные картины:
— Я учусь в консерватории. Я, конечно, не гений, но действительно хороший пианист. Меня охотно пригласят играть на вечерах — уже звали, просто мама не могла такого допустить. За это много платят, плюс премии, плюс повышенная стипендия, плюс я пишу разные мелодии, в том числе для мобильников. У меня отложена сумма, которой хватит на первое время, а потом и вовсе будем отлично жить. Квартиру сдаст мой однокурсник, с удовольствием и возьмет недорого — лишь бы жил кто-то знакомый и проверенный. Он мне уже предлагал у него снимать, просто мне одному было ни к чему, я в общежитии жил.
— У меня Мария Викторовна, — сказала Иветта и испугалась — она что, смотрит на мальчишку всерьез?
— Значит, возьмем с собой Марию Викторовну, не сразу, конечно, но как только у меня
— Приемную бабушку?
Дима смутился:
— Ну да… она же вам не родная по крови, но вы ее любите, как родную, — значит, приняли, и она приемная.
Девушка сдалась. Этот крылатый одаренный мальчик был моложе ее на несколько лет, у него имелась нервная и активная мама, он наверняка был невротиком и эгоистом — с таким-то детством, она ничего о нем не знала, но он сумел разбудить в ней интерес, желание и тепло. Последнее выражение — «приемная бабушка», его объяснение и готовность забрать старушку в обещанную новую жизнь окончательно сломило Иветтины барьеры и твердое решение никогда ни с кем не заводить отношений, а уж с Димой и подавно.
— Дима, как вас называет мама? Можете перечислить все варианты?
— Могу, — удивленным голосом ответил тот, — она называет меня Димой, Димочкой, Димасиком, Димулечкой и Домовенком.
— Понятно. Значит, я буду звать вас Дмитрием или Дим-Димом. Подойдет?
— Конечно. Вы… вы согласны?
Дима неумело обнял девушку. Его лицо приблизилось к ее лицу.
— Я согласна, что нам может быть интересно вместе. Мы можем встречаться, общаться — а дальше пусть жизнь покажет. Принять предложение стать вашей женой прямо сегодня и завтра сбежать из города я не готова.
— Иветта, а сколько вы будете думать?
— А сколько времени есть?
— Еще два месяца. Потом мне надо будет ехать в Москву.
— Хорошо. Значит, я буду думать месяц-полтора. И если надумаю — не спеша уволюсь с работы, чтобы мне успели найти замену, договорюсь с Марией Викторовной о том, чтобы она немного подождала… в общем, если надумаю — уеду с вами. Если нет — обещайте, что вы не разрушите свои планы, спокойно уедете в Москву и будете заниматься своим делом.
— Нет, — решительно сказал Дима, — я буду ждать, но я не пообещаю, что если вы не надумаете, то я уеду и откажусь от вас. Даже не надейтесь. Я полюбил вас с первого взгляда — и я от вас не откажусь.
Иветте было больно из-за того, что Дима крепко сжимал ее ребра, неудобно стоять в кольце его рук, но ее тронула наивная мальчишеская, романтичная и какая-то несовременная страсть. Чувство, убежденное в своей исключительности и вечности. Она подняла голову и прижалась губами к его губам. Потом спросила:
— Дим-Дим… Вы когда-нибудь раньше целовались?
Он замялся, а потом сказал правду:
— Нет. Вас это разочаровывает?
— Давай на «ты». Теперь мы вроде бы уже поцеловались.
— Хорошо. Тебя это разочаровывает?
— Нет, меня это пугает. Не спрашивай — я пока не готова нормально объяснить. Просто мне страшно, что тебе так мало лет, что ты такой… такой романтичный, такой невинный и что ты хочешь со мной встречаться. Просто не торопи меня, и все будет хорошо.