Счастье Зуттера
Шрифт:
Лучше бы Зуттеру не знать, какое у него сейчас давление. Эти светлые брюки были единственные глаженые. В довершение всего банка выскользнула из его перепачканных пальцев, упала со стола на пол и покатилась кошке под ноги. Та отпрыгнула в сторону, но потом начала вылизывать тянувшийся по кухне след сока.
— Я этого не хотел, кошка, — сказал Зуттер и тяжело вздохнул. — А все оттого, что сначала надо было тебя покормить, а потом уже одеваться во все лучшее. Теперь мне остается или оставить на себе эти новые брюки и вонять тухлятиной до самого Сильса, или же надеть старые и выглядеть точно так, как я себя чувствую. И главное: ты все еще не кормлена.
После смерти Руфи он привык
Шесть лет тому назад Руфь решила обзавестись картезианской кошкой. Для Зуттера это было сигналом, что она потеряла надежду заиметь ребенка. Опыт, обретенный ею во время визитов к врачам, лишь укрепил ее в решении никогда больше не отдавать свое тело во власть медицины. «В противном случае с этого момента меня занимали бы только проблемы моих врачей, Зуттер. Своих собственных я бы просто не замечала. Ради этого многие готовы заплатить здоровьем — я же скорее заболею, чем стану объектом медицины. Дело не в том, что медицина ничего не может, она может многое и давно уже слишком многое. Вот только она не видит ничего в шаге от ее пути, из-за яркости исходящего от нее света. Для врачей медицина становится все лучше, для больных — нет. Знаешь ли ты, Зуттер, что такое болезнь? Это когда на тебя опускаются сумерки. И ты не знаешь, вечер на дворе или утро. Мы для того и созданы, чтобы привыкать к сумеркам. Мы видим все больше, но все меньше знаем, что же мы видим. Я не хочу умереть под взглядом медицины, Зуттер, тогда от меня ускользнуло бы слишком многое. Я не увидела бы даже того, что видит кошка».
— Да, кошка, эта банка последняя. It’s now or never [23] . Коли не удастся ее открыть, отправишься к кенгуру голодной.
Он вытер банку и вымыл руки. Они взглянули друг на друга. «Подари мне свой взгляд, чтобы я мог видеть в сумерках, кошка. По справедливости, тебе следовало бы быть серой. Нам обещали чистокровную картезианку. Полгода мы ждали очередного окота твоей мамаши, так как ее последний приплод мы просто проморгали. Твоя хозяйка поклялась, что в следующий раз мы первыми получим право выбора. Свидетелем был кот-картезианец. Он величественно стоял у дверей своей „детской“, символ чистоты породы, готовый исполнить свой долг».
23
Сейчас или никогда (англ.).
И когда истек указанный срок, они пришли снова. Пришли, хотя хозяйка, жена аптекаря, призналась по телефону в постигшей ее неудаче. Если господин и госпожа Гигакс настаивают на породистом животном, то им лучше не беспокоиться. К сожалению.
Но этим она только разожгла любопытство Руфи, и когда им показали выводок, который кормила их чистопородная мамаша, она была восхищена игрой природы. Четверо серых тигровых котят и один черный с белыми лапками, кроме передней правой, убедительно подтверждали, что благородная мамаша очень даже подыграла благородному папаше, который, ничуть не смущаясь, все так же величественно поглядывал на не совсем обычный приплод.
Вот так маленький
Зуттер стоял и смотрел на так и не открытую банку. Кошка больше не прерывала его задумчивости. Она забралась под кухонный стол и, закрыв глаза, улеглась, убрав под себя передние лапы — белую и черную.
А перед глазами Зуттера была Руфь, он видел, как она, оцепенев от боли, медленно идет из одной комнаты в другую — так прогуливаются в антрактах в театре. Он слышал, как она разговаривает с кошкой, не столь многословно, как он сам. Но даже когда кошка была уже накормлена, голос Руфи был неотличим от любовного призыва.
И Зуттер, муж, не мог его не услышать. Этот призыв пронизывал его до костей и пробуждал в нем жажду обладания. Где бы он ни стоял, куда бы ни шел, его охватывало желание. Он проскальзывал в кухню, брал хрупкую, слабо сопротивлявшуюся жену на руки и нес ее на кровать или опускал на ковер. Бережность, с какой надо было все это делать, возбуждала его еще больше. Он распахивал ее халат и осторожно, но не особенно щадя ее, добирался до тела Руфи, которое, сопротивляясь, все же тянулось ему навстречу и побуждало к маленькому штурму. Зуттеру не надо было изловчаться, его валет сам знал, что делать. И это было любовью почти до ее последнего дня, независимо от того, оставались ли они еще мужем и женой.
Часто в их объятия вмешивалась кошка, вызывая у них отнюдь не веселую улыбку. В игривом настроении кошка прыгала на все, что двигалось, к примеру на ноги Руфи и Зуттера, обхватывала их передними лапами, а задними скреблась о них. При этом она все глубже вдавливала зубы в человеческое тело, жмурилась или свирепо поводила глазами.
«На помощь, — вскрикивала тогда Руфь, — зверек, звереныш, дикий зверь!» После чего кошка прыгала на ее руку и еще сильнее сучила ногами и пускала в ход зубки, пока рука не становилась вялой. В таком виде она ее больше не интересовала. Кошка успокаивалась и засыпала на руке Руфи или Зуттера. Часто это была рука Руфи. Тогда Зуттер мог встать и приготовить завтрак для всех троих. После этого в настроении, которое он называл пасхальным, Зуттер садился за компьютер, чтобы выполнить свою ежедневную норму.
— С электрической открывалкой ничего не получится, кошка, — сказал Зуттер, — но у меня появилась идея. Для чего я был солдатом? Чтобы иметь солдатский нож. А зачем мужчине солдатский нож? Чтобы им пользоваться. Вопрос в том, найду ли я его. Этот нож никогда не употребляли по назначению, только для того, чтобы что-нибудь почистить. Подходящий предмет для воспитания мужчины. Но, как говаривала Руфь, никогда не знаешь, на что пригодится тот или иной предмет. Насколько я знаю, он лежит в самом нижнем ящике письменного стола, вместе со всем, что, как нам кажется, когда-нибудь может пригодиться. Или что было жаль выбросить, как эти две данхилловские трубки, стопка визитных карточек и — о господи! — вибратор. Ура, кошка, вот он, наш швейцарский нож, сейчас мы его потревожим. Посмотрим, не разучились ли мы пользоваться швейцарским ножом. Сломим ли мы им сопротивление этой банки с твоим отвратительным кормом?