Счастье Зуттера
Шрифт:
— Упаси бог, — отвечает Зуттер.
— Нет, ты священник, — настаивает другой, — ты поешь, как священник.
— Аллилуйя, — затягивает Зуттер.
— Когда начался твой траур? — интересуется любитель красного вина.
— «Под Страсбургом в окопе», — отвечает Зуттер и напевает мелодию, на сей раз на полном серьезе.
— «На страсбургском высоком…» — эту ты тоже не знаешь?
— Эту тоже, — отвечает тот и продолжает фальцетом: «…мосту стоял я раз. / С альпийских гор высоких / не отводил я глаз. / И думал: до чего же / люблю твои края, / страна моя пригожая, / Швейцария моя».
—
— Нет у меня голоса. Был да сплыл.
— Есть, и еще какой. Давай пропустим еще по одной. Возьмем да откроем церковь. Я священник, ты — певчий.
— «Возьми меня за руку, / веди с собой всегда, / забыть тоску и муку / сумею я тогда. / По жизни не под силу / мне одному идти. / И лишь с отчизной милой / мне — вечно — по пути».
На этот раз Зуттер пел вторым голосом, последние три слова они пропели, кивая в такт головой, и закончили дружно, как идущие в ногу солдаты.
— Но Цетт, — говорит Зуттер.
— Да ну его.
— Что с воза упало… — начинает Зуттер.
— То пропало, — подхватывает его собеседник.
— Туда ему и дорога, — заключает Зуттер.
— А эту ты знаешь: «Впереди Христос. Мчит, как паровоз».
— Эту не знаю, — говорит Зуттер.
— Но эту-то знаешь наверняка: «Паломник издалёка на родину бредет. / Там ждет его подруга. Там он покой найдет».
Зуттер молчит.
— «Но милая в могиле», говорится далее в песне, и когда я понял, что это такое, я перестал ее петь. А ведь в воскресной школе это была моя любимая песня. Но тогда мне было девять лет, о милой я знать не знал, даже о той, что в могиле.
— Ты прав, — говорит Зуттер. — Но Цетт.
— Цетт тоже в могиле и там останется. Пусть истлевает. Ты уезжаешь, — спрашивает собеседник без вопросительной интонации. — У тебя дела.
— Я еду к Руфи, — говорит Зуттер и пугается, так как тот окидывает его взглядом, и его синие глаза смотрят зорче.
— Трахаться, — говорит он. — Вот что тебе надо — трахаться с Руфью. Думаешь, она тебе даст?
— Уже нет, — говорит Зуттер, — Руфь мертва.
Другой испытующе смотрит на него протрезвевшими глазами, и на его лице появляется лукавая улыбка.
— Прикончил? — он делает резкое движение рукой.
Зуттер придерживает его за рукав — еще смахнет на пол стаканы.
— И правильно сделал. Bien fait [49] . Но на такое надо решиться. А я — конченый человек, видишь ли, Рутли согнула меня в бараний рог. Вот так. А я помалкивал в тряпочку и десять лет не ничего не замечал. Твое здоровье! — кричит он. — Эй, Рутли, с тобой,кажется, разговаривают! Давай еще полстакана, и полный господину священнику!
49
Хорошо сделано (франц.).
— Меня звать не Рутли, — обижается женщина за стойкой.
— Да-да! — кричит любитель красного. — Конечно же, ты, с твоей косой харей, не Рутли! Само собой, нет, в конце концов, какой женщине захочется, чтобы ее так звали. Кто
— Больше я тебе не налью, — сказала женщина.
— Но вот этот господин получит все, что хочет, ему ты не откажешь, Рутли, еще полстакана, за мой счет.
Она принесла вино и налила Зуттеру полный стакан.
— А с тебя достаточно, Тис, хватит. Иначе тебе достанется, да и мне тоже.
— Тебе-то уж наверняка достанется, тебе достается каждый раз, через пару недель, а потом у тебя болит голова и ты никого больше к себе не подпускаешь, а? Чтобы болела голова, надо ее иметь на плечах, Рутли, а у тебя вместо головы кочан с накладными волосами.
Заметив, что в синих глазах мужчины сверкнуло бешенство, Зуттер положил ему руку на плечо и налил в его пустой стакан половину из своего.
— Мне кажется, ты с кем-то путаешь эту молодую даму. Твое здоровье, Тис.
Но Тис не спускал с нее глаз.
— У тебя опять появился защитник, — пробормотал он, — и рта открыть не успеешь, как он уже тут как тут, защитничек, а если откроешься сзади, получишь гол в ворота, глупейший гол, это я тебе гарантирую. Опять глупый гол, и опять никакого просвета. Так было всегда, дружище, всегда. Если Цетт был силен впереди, то раскрывался сзади. Сзади — как распахнутые ворота сарая. А что в результате?
— Очередное поражение, — сказал Зуттер.
— Почему ты так говоришь? — В глазах Тиса блеснуло недоверие. — Думаешь, заслужил это право? Вот этим дурацким глотком вина? Знаешь что я с ним сейчас сделаю?
Он выплеснул вино за стойку и с треском поставил стакан на стол.
Снаружи послышался шум подъезжающего автобуса, потом открылась дверь, и в гостиную ввалилась группа по преимуществу молодых парней. Они говорили между собой на местном диалекте, Зуттер понял только то, что это были пожарники, возвращавшиеся из Кюблиса, с курсов повышения квалификации, и решившие отметить это событие выпивкой. Бар наполнился людьми, один из мужчин более пожилого возраста подошел поздороваться с Тисом и кивнул Зуттеру. Вероятно, это был уважаемый в общине человек, дама за стойкой, хотя и была занята, нашла время обменяться с ним парой слов.
— Ему нельзя садиться за руль, — вполголоса предупредила она.
— Поедешь с нами, Тис, — сказал подошедший. — Места у нас достаточно.
— Я на машине, — сказал Тис.
— Тогда я поеду с тобой. Давай ключи.
Он протянул руку; Тис поднялся, почти не шатаясь, отвел протянутую руку в сторону, а свою положил на плечо Зуттеру.
— Здесь сидит человек, — сказал он строгим, дрожащим от возбуждения голосом, — у него, — он заговорил громче, и в зале стало тихо, — вы могли бы кое-чему поучиться. Он смыслит в жизни. Понимает меня с полуслова. Коллега! — повернулся он к Зуттеру, и Зуттер, старавшийся увернуться от дыхания своего собеседника, увидел, что его глаза наполнились слезами. — Я благословляю тебя. Ты не священник. Ты убил свою жену. Ты такой же, как другие. Ничуть не лучше. Ты тоже человек. Кто первым бросит в тебя камень? Я? Только не я. Но мне пора. А если хочешь ехать со мной, Флюч, у меня места хватит.