Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний
Шрифт:
Значит, Катька вечером дома, с юбкой не сбежишь. В штанах идти глупо, повседневно. Хотя у Наташки есть настоящие джинсы «Рифле», но мама говорит, это рабочая одежда, пусть и современная. В красном костюме теть-Валином? Папина сестра шила не хуже Зайцева, и мама однажды принесла к ней кусок тонкой кровавой шерсти на платье. Но приложили к лицу, посовещались и решили, что ее природный алый румянец, легко вспыхивающий под тонкой белой кожей, с этим цветом не очень. А ей нельзя «не очень», она же красотка, в отличие от Наташки, которая папина дочка и очень, конечно, славная, но не ах. «А давай Ташке пошьем, – предложила тетьВаля, – ей и на костюм хватит». И пошили. Рукава «летучая мышь», вырез узкий и глубокий, но приличный, а юбка годе – на бедрах в облипку, а книзу расходится тюльпаном. Красиво – не передать. Вот только Наташке совсем не шло, она от этого красного какая-то зеленая становилась. Зато взрослая, мама так и сказала:
И Наташка решилась: раз дискотека со старшеклассниками, костюм в самый раз, и узкие белые лодочки фабрики «Парижская коммуна», которая единственная шила туфли маленького размера на высоких каблуках. Зачесала волосы на одну сторону и губы накусала, чтобы поярче, а щеки напудрила маминым «Лебяжьим пухом». Тут же, конечно, обсыпала всю грудь и кое-как отчистила кофту – ну не давалась ей аккуратность, это надо было другим человеком родиться.
Начинали в шесть, Наташка вышла за полчаса и медленно, нога за ногу потащилась к школе, но добралась всего минут за десять и долго переминалась в холле, потом на втором этаже, возле актового зала, который не открывали до последнего, а позже у стены, ожидая, когда вырубят свет и врубят стробоскопы. Но и тогда ей было стыдно танцевать, тем более она поняла, что все-таки ошиблась с одеждой. Девчонки все пришли в коротеньких вареных юбках, одна она в миди, как попадья, лучше бы правда джинсы надела. Наташка мрачно смотрела в спину рыженькой Ленки – модной, с прической под мальчика, открывающей затылок. «Щеки со спины видно, а туда же. И лифчик вон просвечивает», – сердито думала Наташка, наблюдая, как та извивается под Тото Кутуньо, выламываясь перед Вадькой – самым красивым мальчиком в параллели. Он был похож на Маяковского – очень юного, нежного, пухлогубого Маяковского, но уже с чеканным профилем и наглыми льдистыми глазами. Наташка по нему сохла, и все это знали. Невозможно скрыть, когда ловишь его взгляд, и все, как вспышка голубого лазера по мозгам – куда шла, зачем? – не вспомнить, дар речи пропал, только голову опустить и спрятать лицо под длинной челкой.
А он ее как не видел. Дурак.
Вечер медленно подходил к концу, мальчишки уже выбегали покурить, кто-то даже портвейн у старшеклассников видел, и тут диск-жокей объявил белый танец. И Наташку, которая три часа мялась от смущения, будто подняло и понесло в центр зала, потому что сейчас или никогда. Она подошла к Вадьке и спросила небрежно: «Пойдем?» Если бы он отказал, был бы позор на всю школу, но он кивнул и пошел с ней. И тут зазвучала эта чертова «перечитай», и Наташку вдруг унесло, она почувствовала такую свободу, о которой только в книжках пишут, – и начала танцевать ужасно красиво и модно, вытягивая вперед руки по очереди и делая кистями такие особенные изящные движения, чтобы пальцы раскрывались, как лепестки. Вадька топтался перед ней, как положено парню, и тогда она как бы случайно уронила одну руку ему на плечо, подняла глаза и посмотрела на него так, как эта Ромина на своего Альбано: как будто он ее единственное счастье, как будто ее сердце превращается в сияние и изливается из глаз, чтобы Вадьке было светло, и сама она превращается в одну великую любовь. И все вокруг это увидели, Вадька все понял, страшно покраснел, сказал «дура, блин!», сбросил с плеча ее руку и ушел.
Она продержалась до самого конца дискотеки, гордо вышла из зала, гордо пошла домой и гордо сняла костюм цвета крови, гордо легла в постель, посмотрела в потолок и только тогда расплакалась. Жизнь была кончена, слезы затекали ей в уши, а в голове звучала эта беспощадная песня.
Точно как сейчас.
Госпожа с силой прижала ладонь к глазам, выругалась, на секунду превратившись в охальницу Ташу, и шумно высморкалась во что подвернулось – в угол пододеяльника. Жизнь и правда куда-то делась, так быстро, будто длилась всего три минуты, от первых аккордов до последнего гаснущего «феличита-а-а» и неуклюжего реверанса крупной длиннорукой певички. И она сама теперь снова некрасивая, зареванная, не нужная никому. Кто бы ей сказал тогда, дуре, что все впереди, и счастье ее расцветает именно в эти мгновения – когда все потеряла и на все способна, все забыла и все поняла, и сердце разбито и готово к любви. Для некоторых так выглядит свобода, но для нее на всю жизнь это и было счастьем.
Тогда. А теперь-то конечно. Куда теперь счастье, когда кошки слизали красоту.
Гриша Брускин. В погоне за счастьем [6]
В детстве мне не давал покоя темный смысл сказки «Курочка Ряба».
Я мечтал: вдруг и мне однажды выпадет счастье – мама принесет из магазина коробку яиц, а там – одно золотое.
Время шло.
Мама золотого яйца
Я терял надежду.
6
Гриша (Григорий Давидович) Брускин (родился в 1945 г.) – художник. В 1999 г. по приглашению немецкого правительства осуществил проект «Жизнь превыше всего» в реконструированном Рейхстаге в Берлине. Лауреат премии Кандинского (2012). В 2016 г. представлял Россию в русском павильоне на 57-й биеннале современного искусства в Венеции. Произведения художника находятся в Третьяковской галерее, Русском музее, ГМИИ им. А. С. Пушкина, Центре Помпиду (Париж), МОМА (Нью-Йорк) и др. Автор книг «Прошедшее время несовершенного вида» (НЛО, 2001), «Мысленно вами» (НЛО, 2003), «Подробности письмом» (НЛО, 2005), «Прямые и косвенные дополнения» (НЛО, 2008), «Все прекрасное ужасно, все ужасное прекрасно» (НЛО, 2016).
И вот однажды в солнечный весенний день домработница Нюрка повела меня в гости к подружкам.
Подружки жили в «московском дворике».
Деревянный дом, сад за забором.
За домом церковь.
Заброшенный колодец.
Точильщик – «ножи точу».
Старьевщик – «старье берем».
Лошадь, запряженная подводой «капуста-огурцы».
Между оконных рам вата, посыпанная блестками.
Икона в окладе.
Бумажные цветы.
Алые губки, крепдешиновые платья, шестимесячные завивки.
Глянцевый поцелуй в подкове, подкрашенный анилиновыми красками.
То есть все то, что у нас дома называлось мещанством.
Но я тогда – мальчик-чубчик-чубчик кучерявый – короткие-штанишки-глазки-забыл-помыть – еще этого не знал.
На прощанье подружки подарили золотое яичко.
Я был в восторге.
Оказавшись дома, сразу же уселся за стол.
И в нетерпении, как неразумные дед-да-баба, вознамерился «бить» пасхальное яйцо в надежде на счастье.
Мама, заметив, что я делаю, села на стул напротив меня.
Внимательно взглянула.
И с какой-то особенной интонацией произнесла: «Гриша, смотри не отравись!»
Аппетит тотчас пропал.
Итак, золотое яичко, снесенное волшебной пестрой птицей Курочкой-Рябой в одноименной русской сказке, создано из философского золота.
Внутри пребывает истина: философский камень – anima mundi.
Anima mundi недоступна деду с бабой (били-били – не разбили), так как истину может обрести лишь избранный – тот, кто осуществил Великое деланье, умер и обрел бессмертие. (У Зосимы Панополитанского: anima mundi высвобождается мечом, рассекающим яйцо).
Мелькающее, ускользающее время-мышь отнимает у деда с бабой золотое яичко: мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось.
Курочка Ряба утешает стариков тем, что снесет им яичко не золотое, а простое, тем самым открывая тайну, что истину можно увидеть и найти повсюду, в том числе и в обыкновенном яичке.
Мамы давно нет.
Да и моя жизнь падает, как зарница.
Пасхального яйца я так ни разу не попробовал.
Открывая коробку из продуктового магазина, уже не чаю найти «одно золотое».
Но до сих пор время от времени издалека меня тревожит эхо маминого голоса: «Гриша, смотри не отравись»…
Женя Снежкина. Королевский стрелок [7]
И они наконец захлопали. За секунду между финальными аккордами и аплодисментами все успели подумать «капец». Но они хлопали. В этом, конечно, почти не было благодарности за исполнение номера, но восхищения лихостью и наглостью – более чем. Я изо всех сил старалась разглядеть за светом рампы Пашку и Димку – приговоренных, – но в зале их не было. Скорее всего, они смотрели номер через щель во втором окне, чтобы потом тихо убежать от здания клуба и не нарываться на дальнейший скандал. Мы тоже начали хлопать и не сговариваясь повернулись к окну.
7
Женя Снежкина – родилась в Москве в 1973 году. Училась на режиссера, психолога. С начала девяностых годов работала журналистом. Драматург, автор книг «Люблино», «К сыну», «Слушай. Говори».