Счастливая ошибка (Интервью у возлюбленного)
Шрифт:
— Ага, все-таки я не безразличен тебе, — срывающимся голосом пробормотал Мартин, водя воспаленными губами по ее шее.
— Вот чего ты хочешь… правда? — с трудом прошептала она, приподняв руки и безуспешно пытаясь оттолкнуть Мартина. — Ты наслаждаешься властью надо мной, сознанием, что можешь раздавить меня, отомстить за то, что я бросила тебя.
— Я скажу тебе, Юдит, то, на что ты закрывала глаза целый год. Моя месть и твоя плата — это двенадцать месяцев без меня, без моей любви и нежности. Так я попытался отомстить, думая, что твои мучения заставят тебя приползти ко мне на коленях,
От ужаса Юдит не смогла произнести ни слова. Его объятия стали еще крепче, и он так прижал ее трепещущее тело к своему, твердому и напрягшемуся, что она едва дышала.
— Но, любимая, мне нужна твоя душа, а не плоть, которая уже моя. Я мог бы взять тебя прямо сейчас, повалив на пол и не дав тебе даже передохнуть от страсти, от которой ты сгораешь, и ты радостно отдалась бы мне.
С этими словами Мартин как перышком провел кончиками пальцев вниз по ее животу. Юдит буквально затрясло, она не смогла удержать хриплый стон. Обратной стороной пальцев Мартин нежно потрогал мягкий шелковый треугольник светлых волос, единственное, но легкопреодолимое препятствие между его твердой плотью и ее мягким и горячим телом.
— Нет, — выдохнула она.
Голова Юдит бессильно опустилась на его мускулистую грудь, она почувствовала родной запах его горячего тела. Она закусила губу, чтобы вновь не закричать от желания, когда он кончиками пальцев нежно, но требовательно раскрыл бутон розы, жадно тянущейся к ласке.
У Юдит закружилась голова, она почти потеряла рассудок. Но только на мгновение. Нечеловеческим усилием она вырвалась из его объятий. В ней клокотала ненависть. Она презирала себя за минутную слабость.
— Прекрати, — закричала Юдит, схватив халат, и закуталась в него, словно ткань могла стать непреодолимым барьером между ними. — Зачем ты так поступаешь со мной?
Мартин только снисходительно улыбнулся.
— Уверяю, мне это еще тяжелее.
— Физически — может быть, но ты слишком расчетлив и холоден, чтобы все пережитое нами хоть как-то затронуло тебя!
Он схватил ее за локти. Даже сквозь толстую ткань она почувствовала кипевшую в нем ярость.
— Не расчет, а душа и сердце приказали мне любой ценой вытащить тебя сюда! — буквально прорычал Мартин. — Разве это месть? Это последняя попытка привести тебя в чувство. Ты должна понять: нам не жить друг без друга!
Голова Юдит вновь пошла кругом, но не от радости и надежды, а от его неожиданного и невероятного заявления.
— Суть совсем не в этом! Сейчас для тебя время, когда ты не можешь позволить себе допускать ошибки. Самые невинные слухи, отголоски былых скандалов — и сделка может сорваться. Так что валяй, Марти, делай, что задумал! Уложи меня в постель, докажи мне, что я по-прежнему люблю тебя, попроси мою руку и сердце, потому что как твоя жена я гораздо безопаснее.
Он оттолкнул ее от себя, словно прокаженную. Его глаза потемнели от гнева и пылали такой яростью, что Юдит вжала голову в плечи.
— Ты никак не можешь повредить моей репутации, потому что мне нечего стыдиться. Но отвратительно то, что ты делаешь с собой! За что же ты так мучаешь себя! Неужели непонятно, какую ошибку ты совершила, бросив меня? Что за
Юдит издала короткий смешок. Не она мучила сама себя, а он издевался над ней.
— Ты пытаешься обвинить меня в том, что произошло. Однако это ты сам ощущаешь такую вину за свои шашни с Линдой, что хочешь свалить все с больной головы на здоровую.
Мартин наклонил голову и провел рукой по волосам.
— Все из рук вон… — пробормотал он и поднял взгляд. — Если помнишь, то твои истерики тогда взбесили меня. Неужели твоя наивность доходила до того, что ты поверила во все? Я не хотел верить в это. Как ты могла подумать так обо мне, после всего, что нас соединило?
Юдит почувствовала вину, но попыталась отбросить от себя это мимолетное чувство. Вместо этого она злобно прошипела:
— Против фактов невозможно спорить. Слишком много я видела, вплоть до пошлых следов губной помады на воротнике.
— А кто сказал, что это помада Линды?
Его слова обрушились на Юдит, как паровой молот.
— Мерзавец! — выкрикнула она и, не помня себя, вылетела из комнаты. Как он мог? Зачем усугублять все плохое до такого ужаса?
Юдит неслась вверх по лестнице, не зная, куда убежать от него… и от себя. Она оказалась в ловушке, бежать некуда, придется ночевать тут. Но куда скрыться, чтобы хотя бы поплакать одной в уголке?
Она распахнула дверь — его комната. Нет, ни за что! Гостевая спальня? Холодная и неприветливая. Вторая и третья спальни? В последней они хотели сделать детскую. Здесь уже горел огонь в чугунном викторианском камине. Юдит заставила себя войти туда, по лицу ее ручьем текли слезы. Она рухнула на ковер у яркого огня и горько разрыдалась.
Значит, у него были другие женщины помимо Линды? Ну и что? Неужели недостаточно двенадцати месяцев мук и страданий? Она взвинтила себя до того, что находится уже на грани нервного расстройства. А что, собственно, случилось? Да, он осыпал ее упреками, сломил сопротивление, попытался овладеть ею. При этом заявил, что его месть длилась весь год, прошедший после разрыва. Теперь он пытается доказать, что они не могут жить друг без друга.
Весь этот год она не жила, а существовала, и теперь впереди целая жизнь такого же унылого существования без него. Но как иначе? Ведь до сих пор он так и не смог опровергнуть ее обвинения. Слова о том, что его просто убивают ее подозрения — лишь уловка.
Юдит услышала, как осторожно открылась дверь, и быстро вытерла последнюю слезинку. Мартин пересек комнату и сел в старинное кресло у камина.
— Я зажег огонь в надежде, что ты вспомнишь все, когда придешь сюда. Помнишь, о чем мы здесь мечтали?
Голос Мартина прервался, и Юдит вдруг невыносимо захотелось броситься в его объятия и попросить прощения. Подавив свой порыв, она подняла голову и посмотрела на него.
— Да, помню. — Ответ прозвучал еле слышно, как эхо его слов. — Тогда наши чувства были свежи и искренни, но потом ты испортил все. Жажда власти заставила тебя забыть обо мне. Ты не боролся за мою любовь, потому что твоя гордыня была уязвлена. И не мог ничего возразить — так как знал, что все, что я говорила, — правда.