Счастливый брак

Иглесиас Рафаэль

— Не знаю, — сказал он, отвечая скорее ей, чем Филу. — Я потомственный крестьянин. По мне, так хорошее вино должно быть в бурдюке, и я произношу Сарт… как Сат-р.

Маргарет, пробудившись от задумчивости, выстрелила одним из своих коротких смешков.

— Как Ван Гог, — заметила она, произнеся «Ван Го». — Терпеть не могу, когда люди называют его «Ван Гоук-к-к», — сказала Маргарет, передразнивая гортанное голландское произношение. — Я знаю, что так правильно, но все равно это звучит омерзительно, и вообще… какая разница?

— Ну да, какая разница, если ты обыватель? — пожал плечами Фил, как бы сводя на нет собственную реплику.

Энрике так и не понял, сознательно ли тот ведет себя столь высокомерно.

В конце концов он оскорблял не только Энрике, но и Маргарет. Энрике надеялся, что Фил специально хотел унизить Маргарет. Наряду с убеждением, что ни одна женщина не полюбит скрягу, он также верил, что надменное и оскорбительное отношение мужчин отвратительно для представительниц пола Маргарет, — одним словом, он был наивен.

— Может, поэтому Ван Гоук-к-к и покончил с собой? — заметил Энрике, в третий раз протягивая Маргарет бутылку, которая подверглась столь подробному изучению. — Не смог вынести звука собственного имени.

Лили была единственной, кто рассмеялся — громче, чем над клоунскими ботинками, радостно отметил про себя Энрике. Фил, чемпион по оскорблениям, кивнул, как бы признавая, что Энрике сравнял счет. Маргарет застыла в одном из тех приступов оцепенения, когда где-то в глубине ее голубых глаз все словно замирало — это означало, что она тщательно что-то обдумывает.

— Забавно, — в итоге произнесла она — ни в голосе, ни в выражении лица не угадывалось ни малейшего признака веселья. Можно было бы подумать, что Энрике получил за свое остроумие неудовлетворительную оценку, если бы при этом она наконец не взяла у него из рук бутылку. Бросив взгляд на этикетку, Маргарет вернулась в свою кухню-каморку.

Сэм счел нужным назвать источник своей цитаты:

— «Вещь в себе». Это стихотворение Уоллеса Стивенса.

— Вот оно что! — воскликнула Лили, будто в этом было нечто из ряда вон выходящее. — А что за стихотворение?

— Да Уоллес Стивенс, этот ублюдок, — с отвращением процедил Фил и продолжил разговор, прерванный появлением Энрике. — Так или иначе, это вино только подтверждает мою точку зрения, — уверенным громким тенором заявил он. — Мы все на пути к тому, чтобы стать образцовыми обывателями, милыми обитателями пригородов. Взгляните только на этот список. — Фил показал на сложенный информационный листок с заголовком «Выпускники Корнелльского университета три года спустя». — Решительно все или уже юристы, или собираются ими стать, или того хуже — врачи…

— Минуточку! — возразила Лили, забыв о клоуне и его ботинках. Она вскочила со стула и встала рядом с Энрике, который очень обрадовался, что Лили сама будет иметь дело с Филом.

Фил, однако, не стал ее слушать:

— Здесь даже есть два обладателя степени MBA. Боже мой. Какой кошмар. МВА!..

— Что плохого в том, чтобы быть врачом? — запротестовала Лили. — А ты не хочешь снять пальто? — не закончив свою мысль, обратилась она к Энрике.

Энрике снял пальто и остался в огромном белом свитере ручной вязки. Свитер был таким необъятным (к тому же от него исходил специфический животный запах влажной шерсти), что Маргарет и Лили еще раз внимательно оглядели Энрике. Он не понял, почему они вдруг опять посмотрели на него, но на всякий случай поспешил разровнять образованный свитером пузырь, чтобы они не подумали, будто это его живот. К счастью, харизматичный Фил вновь привлек к себе их внимание.

— Да-да-да, Лили, мы все наслышаны о твоем папе-враче из маленького городка, — сказал он, переместившись на кухню и вновь завладев бутылкой «Марго». В такой тесноте он неминуемо должен был протиснуться мимо Маргарет, что и сделал без малейшего смущения, которое охватило бы в такой ситуации Энрике. Прижавшись бедром к бедру Маргарет, Фил выдвинул ящик и начал рыться в столовых приборах.

— Где у тебя

штопор? Хочу открыть эту бутылку. Мне надо выпить.

— Но я уже тебе наливала, — с лукавой усмешкой ответила Маргарет.

— Ну, значит, я пьяница. Все лучше, чем сидеть на кислоте. — Он шутливо толкнул ее. — Подвинься! Где штопор, в ящике?

— Сейчас как дам! — пригрозила Маргарет, радостно рассмеявшись.

В глазах Энрике их поведение было таким же невыносимо милым, как у Роберта Редфорда и Джейн Фонды в «Босиком по парку», на редкость легкомысленно-сексистской романтической комедии Нила Саймона, которую Энрике с чувством тайной вины несколько раз смотрел по ночному каналу. Разве что — если такое вообще было возможно — темноволосый Фил казался еще более убедительным в роли романтического героя, чем самый обаятельный и популярный в Америке светловолосый актер. И пока он наблюдал за ними — Маргарет нашла штопор, Фил старался его отобрать, она дразнила и не отдавала, — в голову Энрике закралось мрачное подозрение: а вдруг этот самоуверенный надменный юнец уже пробовал, и вполне успешно, снимать фартук с очаровательной кухарки? Еще страшнее была другая мысль: а что, если они встречаются? Может, он вообще все неправильно понял? Действительно ли это Обед для Сироток, благотворительное мероприятие, устроенное довольной жизнью женщиной исключительно по доброте сердечной для одиноких душ вроде него самого, для мужчин, которых некому любить? В конце концов, Бернард никогда не утверждал, что Маргарет свободна; более того, из его слов следовало, что о ней мечтали все мужчины Корнелла. Бернард отзывался о Маргарет как об очень разборчивой особе, но это еще не означало, что она отвергла их всех или что она — прости, господи — девственница. Энрике всегда подозревал, что Бернард намекал на фригидность Маргарет, пытаясь скрыть очевидное: Маргарет отвергла единственного в Корнелле мужчину, которого он, Бернард, уважал, — а именно самого Бернарда.

Страдания Энрике не облегчил даже дружеский жест Клоунского Ботинка. Нависнув над Энрике, он улыбнулся:

— Меня зовут Сэм Аккерман. А ты — Энрике Сабас, я знаю. Бернард вечно тобой хвастается.

Энрике ничем не выдал своего удивления, только кивнул, потому что, несмотря на дружелюбие Сэма, в его интонации было что-то снисходительное. Ощущение это усиливалось тем, что Сэм в буквальном смысле смотрел на Энрике сверху вниз с высоты своего огромного — шесть футов шесть дюймов^[22] — роста. Это стало последним ударом по больному самолюбию Энрике: он даже не был самым высоким из всех распустивших хвост павлинов.

Энрике погрузился в угрюмое обиженное молчание, которое становилось еще более мрачным из-за нескончаемого монолога Фила — тот не прерывался ни на минуту, даже во время и после прибытия трех оставшихся гостей. Среди них было двое мужчин — один невысокий, круглолицый, улыбчивый, правда очень тихий. А другой — невозмутимый, худощавый, как Энрике, правда не такой высокий, одетый а-ля Бернард, в нечто беспросветно черное и измятое. Вряд ли кто-то из этих двух представителей мужского пола был готов или в самом деле способен соревноваться с главным оратором. Последняя из прибывших, Пэм, была очень тоненькой, с тусклыми темными волосами и оливковой кожей; в результате среди Сироток получался перевес из пяти мужчин против трех женщин; но эту кроткую девушку, по сравнению с дерзкой Маргарет и жизнерадостной Лили, с трудом можно было считать полноправным участником с женской стороны. Застенчивость Пэм граничила с паранойей: ее губы едва шевелились, никогда до конца не складываясь в то, что должно было стать улыбкой, между тем как маленькие беспокойные глазки стреляли по сторонам, будто она все время ожидала нападения из-за угла. С обескураженным видом она забилась в угол дивана, сжимая бокал обеими руками, словно кто-то собирался его отнять.