Счастливый брак
Шрифт:
— Что ж, родители многих великих художников не хотели, чтобы те занимались искусством.
— Я не великий художник, — вяло возразила Маргарет. — Я еще вообще не художник. Я не знаю, кто я. — Она произнесла это, как удивленный ребенок, будущее которого таит и загадки и возможности. — А ты всегда знал, что хочешь быть писателем? Наверное, всегда. Ты ведь так рано начал.
— Нет, не всегда. Перед тем как сесть писать первый роман, у меня была парочка других вариантов. Пока мне не стукнуло одиннадцать, я мечтал стать президентом Соединенных Штатов. — Маргарет рассмеялась. Он подался к ней, чтобы подчеркнуть свою искренность: — Нет, я и правда хотел. Я подписался на сборник отчетов конгресса, баллотировался в школьный совет и так далее, и все это продолжалось
Маргарет дотронулась до его руки.
— Какой ужас! — воскликнула она, словно эта рана еще кровоточила.
Энрике остановился. Им оставалось каких-то полквартала до леденящего прощания на глазах у строгого швейцара. Энрике всматривался в лицо Маргарет, наслаждаясь почти невесомым ощущением ее руки. Рука чуть-чуть задержалась, прежде чем соскользнуть, в то время как Маргарет продолжала:
— Как грубо и злобно. Почему он был так жесток с ребенком?
— Он был прав, — ответил Энрике. — Может, я стал бы сенатором от штата Нью-Йорк — в лучшем случае. Да и это вряд ли, с моими-то родителями и их политическими взглядами. Кубинские эмигранты скорее убили бы меня, чем избрали.
Он уже собирался отпустить какую-нибудь шутку насчет несостоявшейся политической карьеры, как Маргарет, еще минуту назад настроенная весьма сочувственно, сделала это за него:
— Тебе пришлось бы по крайней мере окончить школу, прежде чем они попытались бы тебя убить.
— Поэтому я и бросил. Зачем доучиваться, если все равно не можешь стать президентом?
Губы Маргарет сложились в сдержанно-благосклонную улыбку, которую он уже пару раз замечал у нее, когда ему удавалось удачно пошутить. В этот раз все было более очевидным: лукавая усмешка, веселое лицо, одобрительный кивок, теплый, слегка удивленный взгляд; и во всем этом — приятный оттенок гордости, будто Энрике принадлежал лишь ей и мог развлекать ее одну. Он вновь почувствовал, что должен ее поцеловать, но не шевельнулся, пока она не сказала, подчеркивая каждое слово:
— Ты правда хотел стать президентом?
— Мне казалось, я могу изменить мир, — ответил Энрике.
Маргарет коротко рассмеялась.
— Я прямо вижу это. Вижу мальчика, который верит, что может изменить мир.
Маргарет повернулась и двинулась дальше. Оставалось пройти последние полквартала, и все решится, думал Энрике. Он задал еще один вопрос: что именно ее отец делал для «Эй-Ти-энд-Ти», надеясь, что разговор отвлечет их обоих от проблемы, где и как сказать «до свидания». Рассказывая, как отец много раз защищал интересы компании в суде и на слушаниях в конгрессе, что для леволиберального Энрике попахивало коррупцией, Маргарет мимоходом заметила:
— Хочешь подняться и выпить кофе? Или вина, или еще чего-нибудь?
— Конечно, — ухватился за предложение Энрике. В ту же секунду их встреча вновь превратилась в свидание, и в животе у него все перевернулось.
Маргарет продолжала болтать, пока они поднимались в лифте, входили в квартиру и снимали верхнюю одежду. Она спросила, хочет ли он кофе, и он ответил «да». Маргарет скрылась в крошечной кухне. Ее гостиная, точнее, место в ее Г-образной студии, где можно было разместиться, ограничивалось тремя предметами мебели: небольшим диваном в черно-белую полоску, черным кожаным имзовским креслом[36] и низким сосновым кофейным столиком. Диван был таким коротким, что если бы Энрике сел на него, а Маргарет выбрала место рядом, то они едва не целовались бы при каждом повороте головы друг к другу. Имзовское кресло казалось заманчиво-спасительной альтернативой, но Энрике, набравшись храбрости, устроился на диване и нашел его весьма неудобным, слишком низким для его длинных ног. К тому же он не мог как следует разместиться: к стоявшему впереди столику снизу крепилась полка, мешавшая просунуть под него ноги. В результате его согнутые
Вскоре до Энрике дошло: хоть он и выбрал диван, проблемы это еще не решает — вдруг она предпочтет имзовское кресло? В этот момент появилась Маргарет со словами:
— Вода закипит через пару минут. Ты пьешь с молоком? — вдруг испугалась она. — Боюсь, у меня его нет.
— Нет молока? — удивился Энрике. Молоко было единственным продуктом, который всегда имелся у него в холодильнике.
— Ты пьешь кофе с молоком, — заключила Маргарет и снова исчезла на кухне.
Энрике услышал «у-п-ш» открывшейся дверцы холодильника.
— Черт. Извини. У меня есть ванильное мороженое. Положить его тебе в кофе? — Она наполовину высунулась из кухни, держа в руке пакет с мороженым — голубоглазая веснушчатая девчонка, которая хочет угодить гостю.
— А ты пьешь черный кофе, — сообщил ей Энрике. Маргарет утвердительно кивнула. — Да ты просто мачо. Крутая девушка-мачо. — Он рассмеялся собственной шутке, довольный собой и вообще всем вокруг. По тону Маргарет, по каждому ее жесту было видно, как легко и свободно чувствует она себя наедине с ним. Расслабившись, Энрике с удовольствием рассматривал веселое удивленное лицо. Он не был уверен, что осмелится проверить, не придет ли она в ужас от прикосновения его губ, но пока так или иначе успокоился.
— Какая-то бессмыслица, — заметила она. — Девушка-мачо? — Она потрясла коробкой с мороженым. — У меня замерзают пальцы. Так ты хочешь мороженого?
— Нет, я буду пить черный. Хочу быть таким же крутым, как ты.
Маргарет вновь исчезла, вернулась уже без мороженого и быстро решила мучившую Энрике загадку, где она сядет. Она не села ни в имзовское кресло, ни на диван рядом с Энрике. Вместо этого Маргарет устроилась на свободной ручке дивана, той, что была ближе к кухне, — очевидно, чтобы в нужный момент быстро вернуться к приготовлению кофе. А может, ей нравилось смотреть на Энрике сверху вниз. Так или иначе, пребывая в новом для себя оптимистическом настроении, Энрике вслух расхохотался собственным абсурдным попыткам просчитать то, что должно было произойти с романтической непринужденностью.
— Я сказала что-то смешное? — спросила Маргарет.
— Нет, — ответил Энрике и искренне признался: — Просто мне очень хорошо.
Во время длинной волнующей паузы она рассматривала его огромными, округлившимися от удивления глазами. Молчание Маргарет продлилось достаточно долго, и он бы не удивился, если бы в конце концов она заявила, что не так уж сильно рада его обществу. Он позабыл то, что успел о ней узнать: она почти никогда не реагирует мгновенно. Как следует поразмыслив, Маргарет сказала:
— Мне тоже. С тобой очень легко общаться. — Раздался свист чайника. — Это так редко бывает, — добавила она, убегая на кухню.
Вскоре она вернулась с кофейником и чашками и наконец-то сделала то, на что Энрике надеялся и чего боялся: села рядом с ним на диван, так близко и удобно для поцелуя. Их разговор возобновился и потек так же легко и свободно. Когда Маргарет задавала какие-то вопросы о его прошлом, он, как автор автобиографических романов, отвечал, не задумываясь, готовыми кусками из своих книг, тогда как мозг его был занят тем, что его по-настоящему волновало — едва заметными цепочками веснушек под каждым из пленительных глаз, нежной припухлостью бледно-розовых губ, тем, как улыбка вмиг смягчала строгую линию ее подбородка. Когда она повернулась, чтобы отпить кофе, продолжая что-то оживленно рассказывать и до и после глотка, он почти физически ощутил, как его голодные губы вжимаются в мягкую ямку на белой шее, а потом поднимаются все выше, поцелуй за поцелуем, к этим смешливым губам, заставляя их наконец замолчать.