Счастливый конец
Шрифт:
Режиссёр поднял над головой руку с растопыренными пальцами.
– - Поехали!
– - вскричал он. И центр вселенной ожил.
Филипп начал плакать под столом. Симон заумилялся над моржонком, двигаясь по нарисованному кругу. Аквадей взмахнул косой, и его лицо под капюшоном сделалось страшнее карнавальной маски мрачного жнеца.
– - Да будет вам известно!
– - провозгласил Аквадей-гноитель.
– - Мне крайне лестно, что вы находите меня достойным вашей тьмы! Но ваши скромные умы не поглотят моих загадок! Я буду скромен, буду гадок...
Симон, поразительно изображая кроткую ненависть, остановился
– - Потише, уважаемый гноитель, -- сказал он мягко, но с давлением.
– - Вы перебудите соседей, и тогда...
– - О, где моя еда!
– - взревел Филипп из-под стола.
– - Вы обещали мне еду, ведь без неё я упаду в глубины ада, не хочу, о, не хочу я встретиться с родным отцом...
– - Я накормлю тебя не хлебом - плотью!
– - взял голос гноитель. Коса в его руке качнулась. Звякнули цепи.
– - Внести виновную!
Пятеро статистов выдвинулись в поле зрения камеры, держа в руках стеклянный гроб. Христов хлопнул себя по лбу: самое главное он сказать-то и забыл.
– - Снято!
– - выкрикнул он. Актёры расслабились, Филипп выполз из-под стола, Аквадей закурил. Статисты убежали прочь, унося гроб.
Режиссёр подошёл к Павлу, выглядывавшему злобно из-за камеры.
– - Я всё равно снимал со второго угла, -- зашипел он.
– - Снимать с третьего - это... позор, преступление! Меня не заставите, ищите других дураков!
– - Послушай, Павел...
– - Христов кивнул на гроб.
– - Ты можешь снять его так, чтобы заметно не было, что он, хм... пустой?
– - Не могу!
– - отвернулся Павел.
– - Скипидар нужен.
– - А у тебя нет?
– - В подсобке стоит. А идти лень!
– - Давай так, -- Христов наклонился к оператору и зашептал.
– - Я сейчас быстро сбегаю за скипидаром, а ты... ну, ты мне сними, чтоб незаметно было, а?
– - Ну только если сбегаете, -- смягчился оператор.
– - Я быстро, -- режиссёр кивнул и бросился к двери, на ходу обернувшись и крикнув: -- Перерыв! Десять минут!
Подсобка оператора находилась в подвале рядом с туалетом. Христов не любил туда спускаться и терпел до последнего, стараясь не пить много жидкости. Подвал был холодным и мрачным, как средневековые катакомбы. Свет в туалете не включался, лампочка перегорела пару лет назад, и метить в дырку приходилось наугад. К счастью, операторская подсобка освещалась факелами, что загорались от обычной зажигалки, и когда огни разгорелись, Христов без проблем нашёл полупустую банку скипидара.
Впрочем, он так и так нашёл бы её по запаху. Крышка от банки куда-то запропастилась, и скипидар распахся на весь подвал; зажимая нос, Христов взялся за железную ручку и вынес банку из подсобки. Факелы тушить не стал - а ну как вернуться захочет. Захлопнув дверь в подсобку, Христов собрался уж покинуть подвал...
...Как вдруг понял, что не может пошевелить левой ногой. Дёрнулся раз, другой - бесполезно, нога крепко застряла в трещине, что образовалась в каменном полу. Студия помещалась в стареньком здании, которое помалу расходилось по швам, и трещина была одной из многих, паутиной опутавших корпус. Некоторые возникали прямо на глазах: та, в которой застрял Христов, появилась в те считанные минуты, когда он рылся в подсобке. Режиссёр ещё раз дёрнулся, но без толку: каменные дёсны крепко держали его за лодыжку.
Аккуратно,
Если не удастся выбраться к вечеру, съёмочный день пойдёт насмарку. Главное - скорость, убеждал его продюсер Шишкин. "Скорость, а не качество!
– - вещал он, помнится.
– - Мы тут не Джоконду какую-нибудь снимаем, а продукт! Время - деньги, понял?" Христов тихо возмущался, уверенный, что отец послал его в кинобизнес не ради того, чтобы сын учился имитировать общий стиль. Было унизительно понимать, что продюсер не желает даже вникнуть в суть дела и твердит лишь: скорость, скорость... Христов пошевелил ногой. Нога по-прежнему не поддавалась. Он подумал: рано или поздно кто-нибудь зайдёт в подвал по низшей нужде, вот тут его и обнаружат, и спасут - если, конечно, не случится так, что никому в течение рабочего дня не приспичит. А если задуматься о ничтожной, но пугающей вероятности, что никому не приспичит в течение целой рабочей недели, пока он будет медленно слабеть, худеть и, наконец, мертветь...
– - На помощь!
– - закричал Христов.
– - Я в ловушке! Вызволите меня!
– - А? Кто там?
– - послышалось из туалета. Христов и вправду помертвел: то был голос продюсера Шишкина, а вот и сам он вышел и всмотрелся в подвальный мрак: -- Христов, ты? Почему не на площадке?
– - Я застрял, -- оправдался режиссёр.
– - Я пришёл за этим, скипидаром... а тут трещина, и я в неё так...
– - Бог ты мой, это что, опять какой-то перформанс?
– - Шишкин подошёл ближе, теперь можно было разглядеть его свирепое лицо.
– - Как ты мне надоел, честное слово! Это скипидар? Нет, ты безнадёжно претенциозен. Хватит с меня!
– - Я для оператора...
– - Ты думаешь, мне нужны эти твои... акты?
– - выплюнул Шишкин с гадливостью.
– - Кому ты что хочешь доказать? Иди на площадь и там митингуй! Я таких навидался: вечно мнят себя оригинальными, а на деле - тьфу! Я из жалости отдал тебе самый дурацкий проект, так ты и его сейчас завалишь. А ну быстро поднялся на площадку!
– - Не могу, -- сказал Христов.
– - Я застрял.
– - Да ты не угомонишься!
– - выкрикнул продюсер.
– - Нет, хватит! Уволен! Выметайся! Достало! От вас одни проблемы! Я считаю до трёх, и чтоб через три секунды... Это что? Что это такое? Я ногой не могу пошевелить! Я застрял!
– - Это всё трещина в полу, -- поделился Христов.
– - Теперь мы с вами вместе... а нет, постойте - я освободился!
Его нога действительно изогнулась как-то по-особому и выскользнула из ловушки. Подхватив банку, Христов отошёл на безопасное расстояние, чтобы размахивающий руками продюсер не задел его.
– - Я сбегаю за помощью, -- сказал режиссёр.
– - Только скипидар отдам...
– - Это всё ты! Всё из-за тебя!
– - орал ему вслед продюсер, пока Христов бежал по лестнице, стараясь не расплескать скипидар. Живой ногой он достиг третьего этажа и опять замер у дверей, прислушиваясь: вроде тихо. Христов сделал щёлочку и заглянул: актёры беседовали, сидя вокруг стеклянного гроба. Режиссёр приоткрыл дверь шире и ступил на площадку. Никто и головы не повернул. Христов прокашлялся: ноль внимания. Увлечённые беседой над гробом актёры будто бы не видели и не слышали, что происходит за пределами их узкого круга.