Счастливый конец

Крутько Александр Сергеевич

Стемнело. Начался мелкий дождь. На небе рассыпались звёзды. Моржонок вырос, встал на ноги и шагал теперь рядом с Марией. Остановились они, лишь зайдя достаточно далеко, чтобы не видеть сцену трагедии. Втроём они спрятались под раскидистое дерево, и Христов приобнял Марию за плечи, а та притулилась к нему, как доверчивое дитя.

– Я хочу, чтобы ты знал, - проговорила она.
– Ребёнок, которого я ношу... он от Павла.

Христов вздрогнул, но в целом принял новость мужественно, как подобает сильному человеку. Некоторое время они молчали, и даже моржонок прекратил бормотать по-немецки. Когда Христов

заговорил, то сам удивился тому, что слова, которые он не чаял найти, будто сами собой зародились в нём и теперь изливались, как умиротворяющее заклинание.

– Я люблю тебя, Мария, - шептал Христов.
– И ребёнка твоего я люблю, потому что он - твой. И я буду растить его, как собственного, если только ты согласишься остаться со мной... навсегда.

– Я согласна, - сказала Мария и сильнее прижалась к Христову. Кожа её была гладкой и тёплой. Режиссёр провёл пальцем по её щеке, и Мария вздохнула.
– Подумать только! Теперь всё это кажется таким далёким... ведь я была совсем другим человеком...

– Я тоже был другим, - сказал Христов.
– Ещё сегодня утром. Ты правильно сказала, работа меня совсем ослепила. Но к чёрту кино, я хочу реальную жизнь! Я словно жил всё это время на бочке с порохом и лишь теперь додумался слезть с неё. Понимаешь меня?

– Понимаю... Ой, смотри, кто это там?

Христов присмотрелся: и правда, кто-то двигался к ним, две смутных фигуры, ещё далеко, но всё ближе и ближе. В растерянности Христов вышел под дождь из укрытия и зашагал им навстречу. Филипп, Симон - они выжили! Тьма их не поглотила! Христов готов был распахнуть им навстречу объятья. Актёров он недолюбливал, но сейчас приветствовал их, как старых друзей. Симон нёс в охапке гору реквизита, Филипп же подбадривал его, утверждая, что идти им недалеко. Заметив Христова, они ускорили шаг, и Филипп радостно замахал обеими руками.

– А мы весь реквизит для свадьбы спасли!
– похвастался он, когда вместе с режиссёром они нырнули под дерево.
– Шишкин бы кожу с нас живьём содрал, он же такой, за реквизит убить готов.

– Ферфлюхтен шпиц бубен!
– выругался моржонок, который совсем вырос и был неотличим от обычного взрослого человека. Христов вгляделся ему в лицо. Нет, определённо он его где-то видел... если только убрать эти квадратные усики... да эту дурацкую чёлку... Господи Боже, побледнел вдруг Христов, когда наконец понял, где видел раньше моржонка, и от потрясения у него ослабли коленки, а во рту пересохло.

– Шишкин, - прохрипел Христов и облизнул губы.
– Шишкин, это вы?

– Фердаммт нох маль!
– визгливо выкрикнул моржонок.
– Я быть очень зол! Живьём кожу сдирайтен!

– Шишкин... но как же так? Почему? Откуда?
– бормотал Христов.
– Да я вас и не узнал сразу!.. Вы так изменились...

– Тысяча лет сидеть в аду, где все демоны говорить по-немецки!
– ярился продюсер.
– Тысяча лет! Совсем язык забывать! Только что вспомнить! А-а-а, шайсе!

– Тысячу лет? Но вы всего на несколько часов пропали.

– Субъективе цайт, - пояснил Шишкин, понемногу успокаиваясь.
– Теория относительности. В школе учить надо было. В аду время идти по-другому.

– Да, да, точно...
– нахмурился Христов, припоминая школьную программу.
– И что же вы там, тысячу лет?..

– Тысяча

лет не иметь права перерождения!
– потряс кулаком Шишкин.
– Наказывать меня за жадность, гордость, блуд, чревоугодие и гнев! Наконец отпустить, чтобы душа мой вселиться в невинный младенец! Дас ист айне ферхёнунг!

– Взгляни на меня, - сказала Мария, и Христов, повернувшись к ней, тут же забыл о незадачливом продюсере. Она оделась в свадебное платье из реквизита и выглядела теперь ещё красивее, чем прежде. Христов протянул ей руку, но Мария отпрянула и шутливо погрозила пальцем.

– Нет-нет! Сперва фрак жениха!

– Эге, да у нас тут настоящая свадьба намечается!
– потёр Симон руки.
– Я раньше священником был. Хотите, благословлю?

Христов надел фрак, и вдвоём с Марией они вышли под дождь, где Симон их благословил и взял клятву верности. Филипп открыл шампанское, которое тоже нашлось среди реквизита, а Шишкин едва не расплакался от избытка чувств, глядя, как целуются молодые.

– Любить хэппи-энды, - бормотал он под нос с немецким акцентом.
– Я за жизнь продюсировать двести фильмов, и каждый иметь хэппи-энд. Зритель любить хэппи-энды, я любить хэппи-энды, все их любить! Хорошо всё, что хорошо кончаться, - и он всё-таки пустил скупую продюсерскую слезу, когда Христов поднял Марию и на руках пронёс её вокруг дерева.

В эту секунду и грянула музыка.

– Я люблю тебя!
– прокричала Мария. Христов хотел отозваться, но слащавая мелодия здорово сбила его с толку. Он оглядывался по сторонам, но не мог обнаружить её источника. Шишкин утирал слёзы, Филипп пил шампанское из горла, Симон никак не мог вспомнить, как ему надо креститься - слева направо или же наоборот. Музыка играла всё громче, и страшная догадка поразила Христова. Он задрал голову и заглянул в небо, где звёзды гасли одна за другой, как погибающие светлячки.

– Господи, нет, - прошептал Христов.
– Нет, Господи. Только не теперь, умоляю. Я так счастлив сейчас, впервые в жизни я счастлив! Господи, умоляю, только не это!

Он посмотрел под ноги: земля трескалась, и каждая трещина источала первобытную тьму. Трескались цветы и камни, трескались дома и деревья, и трещины эти на глазах расширялись, поглощая собой мироздание. Христов упал на колени. Никто не заметил. Никто, кроме него, ничего вокруг не замечал.

– Господи, - в последний раз воззвал он к Всевышнему.
– Помилуй меня!
– в этот миг бездонная пропасть разверзлась под ногами Филиппа, и тот сгинул в ней, не успев прикончить шампанское. Следом за ним исчез Шишкин, а дерево, под которым он прятался от дождя, исчезло мгновением позже. Мария рассмеялась какой-то шутке Симона, а секунду спустя её смех оборвался, словно запись на обрезанной плёнке. Пропал и Симон - там, где стоял он, клубилась теперь непроглядная, бесповоротная тьма.

– Мария!
– успел крикнуть Христов, прежде чем мир вокруг него перестал существовать, и режиссёр провалился в бездну, чтобы сгинуть навеки. Музыка заиграла ещё громче, и под финальные её аккорды на тёмном экране белыми буквами проступило зловещее и неоспоримое слово

конец