Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Кукуй И.

Вдруг медведь услышал шум в сенях. Он попятился в темную комнату и только успел спрятаться, как в первую внесли дядю с отвисшей головой; придерживая ее на руке, два человека положили тело на диван, отодвинув стол.

Они убрались в сторону. Один у свечек подвертывает рукав в крови. Дядя уже умер.

Племянник стоит у дивана. Мимо, не глядя на тело, проходит жена. Переступила порог темной комнаты, подошла к комоду и слушает тиканье часов в темноте. Она осталась свободной. Никто не обращается к ней, ничто не висит над ней, ей кажется, что у нее руки пусты.

Вдруг она вскрикнула и приглядывается: в углу блестят глаза медведя, она не верит себе и не сходит с места, но только медведь

мигнул и шелохнулся, чтоб глубже спрятаться, она кинулась прочь и на пороге столкнулась с двумя мужчинами. Она вбежала в комнату на свет, к свечам, опрокинув одну на подоконник – она тихонько горит – и дальше от них к углу за труп, но тут увидела, как голова отвисла назад и обнажила рану; полоска разошлась. Там примерещились увядшие сплетения жил. Белый лоб откинут. Глаза закрыты веками, и губы закрыты и побелели. «Это перемена, вот возможны перемены. Это не он». Она увидела, что его правая рука в крови. Только она посмотрела на кровь, ее охватил бессильный ужас. Она боится оглянуться. Мужчины, увидев, что она побежала к телу и глядит на мужа, вернулись с порога и подошли к ней. Но она отвернулась от дивана и вдруг, руками схвативши стенку, спряталась головой и сжалась: без крика, сжигая глазами веки, – но вот, вырвавшись, поворачивает голову и ждет увидеть медведя.

Перед ней стоит один из мужчин с кровью на рукаве, в беспокойстве глядит и шепчет о воде или темной комнате. Он, кажется, слышит шорох. А второй в стороне жадно следит за племянником и Таней.

Племянник стоит у дивана. Таня нагнулась к трупу и прижалась к нему. Племянник: «Она дура. Чего она хочет? Тот изменился. Она дура… Да? Что ж из этого? Она думает, что он остался?»

Таня смотрит в закрытые глаза с несколько припухшими веками, но бледными – только вокруг морщинок обозначается еще краснота – и не понимает того, что поняла жена. Она ищет его руки и сжала так сильно, что если б он был жив, ему стало бы больно. «Ты мой милый, от кого ты ушел? Ты ушел от нее и пришел ко мне. Ты остался, и я не изменюсь. Как же мне не измениться? Вот такое же тело, как это. Это кощунство. Пока ты со мной – и я с тобой. Правда?»

Племянник без слов, без сил все выслушал; отстраняясь, он шепчет: «Я ее обману, обману, только обману». Он чувствует, что надо торопиться, так как земля течет из-под ног. Он закрыл глаза, чтоб не видеть этого. Он подходит к Тане и нежно касается обеими руками ее руки: «Не к чему убегать, зачем выдумывать еще то, что может быть страшным; останься со мной. Не на счастье, а на горе. Ты меня не выпустишь, неужели ты меня боишься? Сохранится горькая память. Я не буду весело, не буду без мысли ни обнимать, ни уходить. Над всем без покоя, отравляя радость, останется память. Разве ты лучше ее продлишь одна? Я тебе помогу. Чего ж тебе еще? Я только поддаюсь твоей силе. Раз ты можешь терпеть, и я буду».

Таня подошла к нему. Она его обняла, повесила голову, не глядя опустила ему на грудь и шепчет: «Потешная страсть. Куда он меня уводит? К темной комнате; страшно – вот его сладость, а я с другим; пусть он плачет, плачет и кричит, когда меня коснется. Я буду шептать ему чужое имя, и думать, и находить… что? что? находить? Вдвоем в закрытой комнате, всегда между нами третий. Втроем… Втроем, а не вдвоем (с этим, третьим). К речам; я слышу не его, и он видит не меня. Пусть он слизывает дядину кровь с моих губ… и слижет, и она иссякнет! Пусть скорей, скорей, чтоб уйти. От чего мне уходить? Бедра разорвутся, и меня не станет. Пусть он меня убьет, так как мне страшно. Тогда не будет страха, и будет… Я вижу тебя! Ты меня обманул! И если я уйду отсюда, я его оставлю. А!» Она кричит: «Пусть будет проклята измена! Я не изменюсь и не дам себе измениться».

Она подошла и нагнулась

над телом. «Я не беспамятная, будь спокоен. Чтоб мне не забыть, чтоб не уйти – вот: первый встречный. Противно, страшно». Она говорит про себя, идет к одному из внесших дядю, ко второму, берет его за руку и близко касается его, разглядывая.

Таня: Идемте со мной! Я вам нужна? Смотрите еще. Да что там, хоть за дверью и крик и страшно, ведь вы пойдете. Что вас тронет? Идите за мной.

Второй: Но я немного не понимаю… впрочем…

Таня: Понимаете, понимаете…

Второй идет за ней к темной комнате. Она не оглянулась на крик, так как племянник потерял страшно много: движение, нужные слова, неотразимые убеждения. Ему казалось, что он кричит, он торопит помочь, она пришла поздно. Таня вошла в дверь, второй за ней, он захлопнул, изнутри упал крючок. Неподвижность длится.

«Я не верю. Я буду себя раздирать, пока она не пожалеет. Еще, еще, она увидит; в трусости; не себя – ее». Племянник бросился туда, он молит и умоляет без толку, отрывает дверь. Он готов отпрянуть, так как она выйдет, он ждет ее увидеть. Он слышит, слышит, что это шорох и как будто быстрый разговор, и вдруг ее голос, звук боли, страх и желание освободиться. Он в этом уверен; и крик и возня. Он уничтожает доски, смертельная голова о косяк, он падает под дверью и, улыбаясь, зубами выбивает плинтус, теряет сознание. Перед этим он почувствовал физическую близость, сладость до тошноты и ощутил, что она иссякла и ничто на Земле не могло быть ужаснее этого сознания здорового человека.

Он не пришел в себя. Над ним наклонилась жена, слушает, затаив дыхание, и белыми пальцами показывает дорогу шагом и предостерегает от скрипа. С любопытством. Там стало тихо. За ней стоит в недоумении первый мужчина и тоже безмолвно прислушивается. Вот, наконец, они слышат, как по полу звякнули когти и тяжелым шагом медведь подошел к кровати: «Когда в реке кружился снег, задувал с берегов, сверкнул огонь; там за стеной над крутизной в неведении погружены в сладкий сон в теплом покое; в углу друг другу шептали, обнявшись, гладя руки. Далеко, в реке, я был один. И увидел, как меня убили». Он выходит из угла и, вытянув узкую морду с мокрым черным носом, подходит к кровати и встает.

Темно, голова Тани повернута в сторону и глаза закрыты. Она неподвижна. Теперь не оглядываясь, с раздавшейся душой мужчина шарит по ее груди и ногам и длит еще прикосновения, далеко отделившись от самого себя. Голова опущена над ее головой, и он заглядывает в закрытые глаза, чтоб раскрыть и их. Потому она и закрыла. Медведь занес над ними лапу.

Жена наступила, приникнув к двери, на руку племянника. Она глядит на него. «Дайте ему воды. Идите, на столе есть вода». Первый оборачивается, оторвавшись от двери, на треск за спиной и видит огонь. Занавески в желтом огне. Он изменился и меняется. Он бежит направо вниз, нет, налево вверх, стекло расплавлено, окно раскрылось и раскрасило комнату живым светом. Скрученные свечи растеклись. Обои отстали от стены и чернеют, и черные круги, как подавленные тарантулы, рождают выбегающие и рассыпающиеся светлые острия.

Первая упавшая с подоконника свечка уронила огонь в щель пола. Все, что открыто растущим зубам, оставляет место пробиться. Со свистом в расширениях ветки сливаются в новые стволы. Огонь сплетает корзины, они сжимаются и разбухают. Когда полопались стекла, занавеска взлетает и рассыпает по комнате огонь на черных кисейных тряпках. Медведь слышит крики и опустил взгляд. Дверь засветилась щелью. Блеснула струйка дыма. Он смотрит. Пламя обогнуло почерневшую доску порога и влетело в комнату. Двинулись тени от кровати и рвутся, прикрепленные к ножкам.