Считанные дни, или Диалоги обреченных
Шрифт:
Антонио расставил ноги и притянул ее к себе. Лисардо колотил кулаками по другой двери в такт какой-то песни, Ванесса беспрерывно смеялась.
Ему было приятно чувствовать рядом с собой маленькое упругое тело Чаро, слившееся с ним воедино. Он нежно провел рукой по ее спине.
Чаро подняла голову и, заглянув ему в глаза, улыбнулась. Потом поцеловала его в шею и прижалась щекой к плечу. Антонио продолжал нежно поглаживать ей спину.
— Когда ты будешь моей?
— Опять ты за старое. Разве тебе недостаточно просто смотреть на меня?
— Смотреть на тебя — одно удовольствие, но я хочу полной близости… Гм, гм, что-то разыгрался
— Обожаю свежий хлеб. Когда я была маленькой, мы пекли хлеб дома. Мать говорила, что так выходит дешевле. По субботам она отправляла меня и мою сестренку Энкарниту на кухню месить тесто, и для нас это было праздником, так как мать пекла еще и бисквиты, которые подавались к полднику. Всю неделю мы с нетерпением ожидали наступления выходных, чтобы вдоволь поесть свежеиспеченного хлеба и бисквитов.
— А я по воскресеньям пытался залезать к родителям в постель, но они мне не разрешали, — вспоминал Антонио.
— Малышу легко угодить: любая, самая пустяковая вещь может доставить ему радость. Правда, Антонио? Мать часто говорила: когда мы с Энкарнитой выйдем замуж, то будем печь хлеб для наших детей и мужей, и мы начинали рисовать себе нашу дальнейшую семейную жизнь. Представь, Энкарнита, совсем еще несмышленыш, а туда же — мечтала о муже и не иначе, как с машиной, и я ей вторила, хотя, признаться, мне все равно — с машиной или без нее, лишь бы он ничем не напоминал моего отца. Еще ребенок, а уже думала: если я когда-нибудь выйду замуж, то мой суженый должен стать полной противоположностью отцу: нежным, ласковым; он не будет драться и не будет со мной обращаться так же плохо, как отец с матерью. Хочешь начистоту, Антонио? Я никогда не слышала, чтобы отец сказал матери хоть одно приветливое словечко, наоборот, все время ругался и часто, когда напивался, бил ее смертным боем, бил по лицу и по всему телу, особенно после возвращения из плаванья: зальет глаза в компании собутыльников и давай ее колошматить.
— Чаро, у тебя редкий дар рассказчицы.
— Я всегда любила пофантазировать. Бывало, совсем кроха, начинала о чем-то думать, потом перескакивала на другое, и пошло-поехало! Вот и сейчас: вспомнила о хлебе и тут же переключилась на моего отца, потом на сестренку Энкарниту. Это и есть дар рассказчицы? Да, Антонио? Все-таки раньше я обладала большим воображением, размышляла обо всем, что меня окружало. Сейчас, став взрослой, я почти ни о чем не задумываюсь. Хотя нет, иной раз погружаешься в свои мысли и никак не можешь остановиться. У меня это может длиться часами. Прежде я много думала об Альфредо и о себе самой. Представляла, будто мы с Альфредо живем в доме с садом, и он работает на заводе или где-нибудь в офисе; у нас двое детей: мальчик и девочка. Альфредо возвращается с работы, а я кормлю детей ужином, он меня целует и спрашивает: «Как дела, Чарито?» — и все такое. Потом помогает мне уложить детей, мы ужинаем, болтаем о разных пустяках, смотрим телевизор.
— Маленьким я хотел только одного — повзрослеть. Сколько себя помню, всегда мечтал поскорее стать большим и сильным, — подхватил Антонио.
Чаро продолжила:
— Подумать только, я так много размышляла о своей жизни и так четко ее себе воображала, что фантазия перепуталась у меня с реальностью. Я вижу перед собой каждую деталь, каждую мелочь, и мне кажется, что дом существует на самом деле. Я знаю, какого цвета в нем стены, какая стоит мебель и какие картины
Антонио хотел ответить, но ход его мысли нарушил Лисардо: он изо всей силы ударился головой о вагонную дверь, потом немного отошел и ударился снова с явным намерением пробить стекло.
— Он расшибет себе башку, — заметил Антонио.
— У Лисардо ломка, — объяснила Чаро. — Ему срочно требуется укол, поэтому он психует. Ванесса влюблена в него по уши, считает его неотразимым. Ей вообще нравятся мужчины.
— А тебе?
— Мне? Как тебе сказать? Раньше я очень любила мужа, а то, что ты подразумеваешь под этим словом, так мне не нравится никто… разве только ты. Пожалуй, ты мне действительно нравишься.
Чаро прижалась к нему всем телом.
— Похоже, я начинаю в тебя влюбляться. — Она вздохнула. — У меня зуд в том самом месте: вчера я немного перестаралась и натерла себе бульбочку [48] , хи-хи-хи!
Антонио опустил руку, нащупал под короткой юбкой твердую, упругую попку и попытался дотянуться до ложбинки между ног.
— Ну-ка, посмотрим! Ничего страшного. Все на своем месте.
— Глупый. — Чаро понизила голос и зашептала ему в ухо. — Скажи мне, что я твоя девушка. Пожалуйста!
48
Бульбочка — от испанского слова «vulva», что означает: женские наружные половые органы.
Она подняла голову, чтобы расслышать ответ, но Антонио сунул ей в ухо язык. Чаро вскрикнула и отпрянула.
— Ты моя девушка, — шепнул он.
— Повтори.
— Ты моя девушка, и я тебя люблю.
— Ай, прекрати! Я завожусь с пол-оборота.
— Довольно, с меня хватит! — закричала женщина с другого конца вагона и обратилась к пассажиру, который сидел рядом с ней. — Животные, совершенные животные! А этот тип, посмотрите, куда он запустил свою лапу.
Пассажир ничего не ответил, только съежился на сиденье и устремил сосредоточенный взгляд на свои ботинки.
— Почему вы не реагируете? Вы же взрослый мужчина, или я ошибаюсь? Порядочному человеку теперь и в метро нельзя проехаться спокойно.
Женщина сбавила тон, бурча что-то себе под нос и вертя головой по сторонам. Очевидно, она искала поддержки среди остальных пассажиров.
Но все отводили глаза и делали вид, будто ничего не замечают. Стоявшие рядом люди повернулись спиной к нарушителям спокойствия и не обращали на них никакого внимания.
Ванесса билась головой о дверь вместе с Лисардо, и оба заливались истеричным смехом.
— Мне бы хотелось очутиться в Марокко, перенестись туда прямо сейчас, — заявила Чаро. — Интересно, там есть метро? Я хочу сказать, такая же подземка, как у нас, в Мадриде?
Антонио задумался. Женщина продолжала негодовать, булькая, как медный чайник на огне, и испепеляя Лисардо с Ванессой презрительными взглядами.
— Сейчас уже не помню, — наконец проговорил он. — В Рабате метро нет — это точно. А вот в Касабланке… нет, не помню, но, похоже, тоже нет.
— После фиесты у нас появятся деньги, — сказала Чаро. — Много-премного. — Она прильнула к Антонио. — Как мне с тобой хорошо! Словно знаю тебя всю жизнь. — Она помолчала. — Хочешь поехать с нами в Марокко?