Считай звёзды

Paprika Fox

Но, чтобы о чем-то спрашивать, нужно что-то знать. Так что…

Тихим шагом прохожу в комнату, оглядываясь на конец коридора. Много коробок, покрытых слоем пыли, и только одна лишена данного. Именно к ней подхожу, изучив помещение: пыль витает в воздухе, дышать тяжело, накрытые пленками кровать, стол, тумба, шкаф. Приседаю на одно колено, пачкая его в пыли, и раскрываю коробку, понимая, что она даже не запечатана скотчем. Рассматриваю то, что находится внутри, и еле хмурю брови, сразу догадываясь.

Его тетради. Множество его тетрадей, и наверху этой кучи лежит черная, та, которую я обнаружила как-то у него в комнате. Вновь оглядываюсь. Тишина. Никто сюда не идет. Осторожно беру эту тетрадь. Помню,

она была заполнена наполовину, когда я видела её в последний раз. Раскрываю. И листаю страницы. Измалеванные карандашом и ручкой. Каракули, по вине которых листы практически полностью черные. Опускаю взгляд на остальные тетради, начав открывать каждую, и понимаю, что все они идентичны друг другу. Роюсь с коробке, подняв несколько толстых старых тетрадей, и мой взгляд натыкается на фотографию, внезапно обнаруженную среди блокнотов для записей. Откладываю стопку тетрадей на паркет, с заинтересованностью коснувшись фотографии. Поднимаю её, сильнее сводя брови, ведь на снимке рассматриваю трех людей. Девушку, мужчину и мальчика, но… Ладно, Лиллиан я признаю, как и Коннора, но… У мальчишки измалевано ручкой лицо. Полностью. Предполагаю, что это Дилан. Моргаю, начав перерывать коробку, и обнаруживаю ещё несколько фотографий, и на всех его лицо изрисовано ручкой. Опускаю руки, уставившись перед собой, и задумчиво скольжу взглядом по стенам с бледно-голубыми выцветшим обоям. Почему? Именно такое сбивает меня с толку. Мне хотелось бы знать… Знать, что? Я ведь не понимаю, что это? Почему он перечеркивает свое лицо? Подозреваю, что это часть его характера — парень не жалуется. Он убегает, скрывается, ничего не рассказывает. Даже Нейтан об этом говорит. В этом и проблема для меня. Я хочу понимать его, понимать мотивы его поступков. Но он ничего не рассказывает. О своих переживаниях и волнениях, о своих внутренних проблемах и не раскрывает своих мыслей.

В таком случае, как мне быть?

Начинаю перекладывать тетради обратно, но из-за несобранности не помню, в каком порядке они лежали. Случайно раскрываю один блокнот, и из него выпадают вырванные мятые листы. С легкой паникой в груди начинаю собирать их, засовывая обратно. В ладонь попадает сложенный листочек, почему-то привлекающий мое внимание. Наверное, всё дело в том, что он не измалеван в отличие от остальных, черных. Разгибаю. И окончательно отдаюсь непониманию, причем уже негативному. С неприятным жжением в животе. Мне не нужно прочитывать. Мне достаточно увидеть одну букву, первую. «М». Мама. Сглатываю, сдавливая края листочка, и выдыхаю, спрятав его внутрь тетради.

Всё это. Странно.

Мысли не оставляют меня в покое, но приходится отодвинуть тревогу на задний план, чтобы выглядеть менее напряженной перед парнем, к которому спускаюсь, свернув к кухне. Дилан сутулится, сонное лицо потирает ладонью, надавив на опухшие веки, и после продолжает раскрывать упаковку таблеток. Для сердца, так? Стою на пороге, опираясь рукой на дверной косяк. С волнением наблюдаю за легким дрожанием его пальцев. Точно… Я помню. Он говорил, ему… Тяжело терпеть скачки и изменения в сердечном ритме. Если простые касания и поцелуи вызывают у него такую реакцию, то как он вообще этой ночью не слег? Это ведь… Произошедшее наверняка вызвало у него сильнейшую ноющую боль, оттого сейчас он испытывает такой дискомфорт. Это было видно ещё утром.

Дилан обращает на меня внимание, принимая боле спокойное выражение лица, хотя до этого немного морщился:

— Я сейчас схожу в магазин, — наливает в кружку кипяток, бросив внутрь пакетик с чаем. — Надо поесть купить, — мешает, добавляя холодной воды, и кладет в рот капсулу, поднеся кружку к губам. Резким движением головы проглатывает лекарство.

— Я не голодна, — переступаю порог, подходя ближе к О’Брайену, чтобы рассмотреть

его синяки на руках.

— Нет, надо поесть, — парень настаивает, но я не уверена, что он сам хочет. — Хочешь чай?

— Я сама себе сделаю, — меня смущает то, что он делает многое вместо меня. Мне казалось, это лично мои обязанности — хотя бы готовить.

По какой-то необъяснимой причине мне нравится, как выглядят его старые шрамы. Конечно, я не думаю, что люди, носящие на коже отметины, гордятся ими, но, по крайней мере, лично мне, они совершенно не мешают нормально воспринимать человека. Пальцами щупаю кожу на предплечье О’Брайена, который, ясно, почему, реагирует проявившейся на лице хмуростью. Не помню, чтобы он положительно относился к подобному контакту. Скорее всего, ему самому неприятен факт наличия шрамов на коже. Дилан не поворачивает головы, но бросает на взгляд, полный неодобрения, когда надавливаю пальцами на мышцы предплечья, вызвав в тех напряжение. Парень продолжает заниматься чаем, несмотря на мой отказ, он всё равно берет для меня кружку. Это так в его характере.

Поднимаю глаза, вновь отдаваясь изучению Дилана. Я вижу его каждый день, но всё равно при любой возможности наблюдаю за его обыденными действиями. Знаю, странно. Но мне нравится изучать его в подобных обстановках. Когда мы наедине, и нам не нужно строить себя кого-то другого. Носить маски и применять образы тех личностей, которые способны адаптироваться в обществе и существовать в обшей реальности. Наедине с собой люди совершенно иные. И мне так нравится то, что Дилан не пытается играть роль другого человека, хотя раньше он часто грешил данным.

Руками обвиваю его талию, телом касаясь теплой спины, а ухом прижимаюсь к участку между лопатками. Дилан начинает сковано глотать горячий чай, оставаясь непринужденным внешне, но я могу слышать, как четко его сердце ускоряет ритм. Почему он так реагирует на прикосновения, даже на простое объятие, к которому уже давно пора привыкнуть и воспринимать, как нечто обыденное? Хотя я сама ощущаю жар в груди, когда проворачиваю подобное, что уж говорить о нем? Определенно стоит подумать, как с этим быть. Не хочу, чтобы составной частью наших отношений являлось его необходимость принимать таблетки.

Прикрываю веки, сцепляя пальцы на его животе, слегка собрав в ладонях белую футболку. Не помню, когда последний раз видела столь «светлую» одежду на нем. Обычно парень отдает предпочтение темным оттенкам. Слушаю биение его сердца, поражаясь, с какой точностью могу прослеживать каждый удар.

— Чем ты занимаешься? — кажется, О’Брайен улавливает, как медленно и размеренно начинаю дышать. — Не усни, — если честно, ненадолго провалиться в свои мысли я не против. Парень опирается рукой на тумбу, второй держа кружку, и начинает разворачиваться в моих объятиях, поднимая кружку выше, чтобы перенести через мою голову. Приходится оторваться щекой от его спины и ожидать, пока он займет желанное положение. Дилан опирается копчиком на кухонную тумбу, заинтересованно взглянув на меня, а я вновь устало «плюхаюсь» лицом ему в грудь, чем вызываю смешок:

— А ведь в школу надо вставать намного раньше. Где твой закал, крольчатина?

— Отстань, — ворчливо бубню, вздохнув полной грудью, на что Дилан опять отвечает сдержанным смешком.

Так и продолжаем стоять. Я считаю удары его сердца, порой поистине расслабляясь, отчего на мгновение теряю стойкость в ногах, качаясь в сторону, что вынуждает О’Брайена свободной ладонью удерживать меня за спину, контролируя. Думаю, он давно выпивает чай. Отставляет кружку. Не меняем положения. Стоим. Молчим. Уверена, выглядит парень задумчивым. О чем он размышляет в такие минуты тишины? Наверное, это неправильно — желать знать всё о другом человеке, но не могу сдерживать свои мысли. Хочу знать абсолютно всё.