Щорс
Шрифт:
Нет, сам Николай не видит в себе военного специалиста; признаться, и чин никакой, и опыта, по сути, никакого. Страстное желание вызволить свою землю от завоевателей-чужеземцев, установить на ней справедливую народную власть — Советы; ради такой цели он борется. Выходит, другие со стороны не видят в нем ничего подобного. Для них он военспец, ни больше ни меньше. Вкралось подозрение: неспроста Коцар очутился среди них. Не случайно предлагал его Ауссем — обговаривалось. Восстанавливая в памяти встречу в вагоне, убеждался, что Никита ждал его.
Николай ощутил подступившую
Шевельнувшаяся обида угасала. Не обида, скорее всего безотчетная вспышка, вызванная кратковременной неприязнью. Неприязнь зряшная — Никита парень дельный, внешне обаятельный.
С каждым днем наваливались заботы. С боем выбивали пустые вагоны, с боем выколачивали лишнюю винтовку, ящик патронов, гранат; тут же загружали, пломбировали их, сами становились в караул. Обмундирование все не подвозили; с нетерпением ждали и обещанных Ауссемом пушек.
Как-то в полдень в дверях вагона встал возбужденный Щорс.
— Никита, есть обмундирование!
— Где же оно!
— Здесь, на станции, в железнодорожном складе. Сейчас же создать комиссию и по акту принять. Железнодорожники согласны.
Со времен войны завалялась малая партия ботинок, гимнастерок, брюк, белья и котелков. Шинелей не было. Без помощи посторонних перетаскали со склада в вагон подвалившее богатство.
Вечер провели шумно. Разговоры, естественно, вокруг полка. Кому-то пришло в голову, коль будет полк, надобно загодя обзавестись полковой печатью и штампом.
— Нужно еще придумать название полку, — подсказал Зубов.
Посыпались предложения:
— Первый Украинский революционный.
— Первый Украинский.
— Украинский революционный.
Чувствовали все какую-то неудовлетворенность.
— А не связать с каким-нибудь именем? — подумал вслух Никита Коцар. — Взять из истории. К примеру, из сподвижников Богдана Хмельницкого… Вот Иван Богун! Отважный казак, славно рубился с татарами и польской шляхтой. И нам от него есть что взять — отвагу, военную сметку, хитрость в борьбе с захватчиками. В украинском народе крепко сидит память о Богуне, о его подвигах. Да и сам он плоть от плоти простолюдин. Считаю, имя удачное. Повалит народ до нас…
Так родилось название полка.
Наутро Петро Лугинец укатил случайной дрезиной в Брянск — заказать печать и штамп. Решено по кругу печати вывести название «Украинский революционный полк им. т-ща Богуна», а в средине, где обыкновенно изображается государственный герб, написать: «Именем революции — за власть Советов».
Местом формирования полка назначалась Унеча. Станция Унеча, как и Зерново, — крайняя перед нейтральной зоной со стороны РСФСР. Настал час, когда к вагонам подогнали паровоз. С имуществом отбыли Квятек, Зубов, братья Лугинцы, Никитенко и Божора. Щорс и Коцар задержались на пару дней в центральном штабе.
В Унечу прибыли к вечеру. Состав свой нашли на запасном пути. Вербовочная
Николай задержался возле них. Братия сырая в большинстве, безусая, из ближних сел, возможно, из-за кордона. Трое, не то четверо в шинелях, смушковых папахах. Особняком, у дальнего оконца чадил трубкой моряк. Что-то заставило повнимательнее всмотреться в его широкую спину. Без скрещенных пулеметных лент, черный бушлат распояской, расстегнут, бескозырка насунута на лоб. Не деревянная кобура, свесившаяся до пола, вид у него был бы оригинальный для нынешних моряков, запрудивших все мало-мальски крупные железнодорожные вокзалы в приграничной полосе.
— Михалдыка, — шепнул Зубов. — Тебя… Ни в какую… отряд сдавать. Рвет и мечет.
Взглядом Николай попросил дать ему дослушать. У стола сидел курносый, стриженый парень в красноармейской, мало ношенной одежде. Отвечал на вопросы бойко. По выговору — из здешних мест, черниговский, а со слов — явился с Волги; служил в Красной Армии, пороха понюхал под городом Симбирском. Полк их наступал по железной дороге от Поклонной горы; выбив чехов из Симбирска, переправились по мосту на тот берег Волги и заняли Нижнюю и Верхнюю Часовни…
— Каким способом очутился обратно в Унече? — допытывался Константин Лугинец, переворачивая его потертые бумаги.
— Наш батальонный писарь тож украинец… Рассказал, тут формируются части, какие пойдут высвобождать Украину от германцев. Предложил возвратиться. Выдали проездный документ до Брянска — «по важным военным делам». Ота бумажка, голубенькая…
— Обмундировку не потребовали назад?
— А зачем? Каждый месяц жалованье еще получал по двести пятьдесят рублей.
— Здесь жалованья не будет, — вмешался Зубов. — Зато за пьянство, картежную игру, грабеж и вообще за неподчинение — расстрел на месте, без суда.
Парень потерянно повел взглядом: куда, мол, попал?
— Откуда сам? — спросил Николай.
— Село Хоробичи. Там и батька с матерью.
— Земляк, выходит. Дом свой в тяжелую годину не кидаешь. Что ж, будем воевать.
Младший Лугинец, переняв его взгляд, протянул парню заготовленный листок с клятвой-присягой.
— Читай и подписуй. Обмундировка тебе не требуется. Оружие получишь. Да, ты грамотей! В пятую роту писарем.
— Поимей сердце, Константин Потапович. С таким-то ростом писарем. Правофланговый!
Николай спиной ощущал матроса у дальнего окна. Знал и о Приднепровском отряде, какой следует подчинить, и о самом вожаке, Михалдыке. Не дольше как утром в Брянске сталкивались с матросней — стихия, вконец разболтавшаяся на земных волнах. Там их полета глоток, а горланят за полную команду крейсера, бузотерят, грабят. Не кто иной, как Михалдыка, выдворил их на днях из Унечи. Анархией той тоже не побрезговали — матросу Андрею Матвеенко с эскадренного миноносца «Свобода» поручили с Коцаром организовать команду из анархистов, кои изъявят согласие сражаться в рядах украинских войск. Надеждой, право, не тешились.