Щучье лето
Шрифт:
И теперь мы снова сидели, как прежде, прильнувши спинами к его гладкому стволу.
Листва опускалась до земли, и свет был таким же, как раньше, — зеленым, рассеянным и привычным.
Слышно было, как порхают стрижи, а из кабинета музыки доносились отголоски песни: «Только летом цветет маков цвет, и красивей цветения нет». Тут вдруг Даниэль
— А может, Штельтер и прав. Может, все об этом знают — все, кроме нас!
Я вздрогнула.
— У мамы рак, — сказал Даниэль.
— Когда ты об этом узнал?
— Давно, я же не слепой.
Он взглянул на меня.
— И не притворяйся, ты уже давно знаешь.
Я сглотнула и кивнула.
— Но твоя мама еще может поправиться! — сказала я. — Моя мама сказала, что много людей излечиваются от рака.
— Ты знаешь хоть одного? — спросил Даниэль.
Я покачала головой.
— Я не хочу, чтобы мама умирала! — Даниэль вскочил и внезапно закричал во весь голос: — НЕ ХОЧУ! НЕ ХОЧУ! НЕ ХОЧУ!
И с каждым «НЕ ХОЧУ» бился лбом о ствол дерева, потом отвернулся от меня и заплакал.
Бывают такие мгновенья, которые запоминаются на всю жизнь. Даже если хочешь их забыть. И когда Даниэль бился головой о ствол, я знала, что никогда не забуду этого.
Мне хотелось обнять Даниэля, но я не могла.
Хотелось сказать что-нибудь, но я не могла.
Хотелось убежать, но я не могла.
Я не могла даже плакать.
Первым заговорил Даниэль. Он по-прежнему стоял ко мне спиной.
— Помнишь тот вечер, когда мы делали гриль?
— Да.
— Помнишь, как мы разговаривали о Боге?
— А что?
— А то, что я думал об этом!
— И?..
— Если Бога нет, то Ему все равно, верим мы в Него или нет. И поэтому Ему незачем злиться и наказывать нас, если мы не верим в Него. Но и помочь нам Он тоже не может, если Его нет.
— Ты хочешь сказать, что мы зря молимся?
— Да, совершенно зря, молитвы не помогают!
Мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног. Если Даниэль прав, то все, во что я до сих пор верила, вранье. Все, что рассказывала мама, и все бабушкины истории. Если то, что говорит Даниэль, правда, то нет на свете ни ангелов-хранителей, ни чудес. Конечно, я тоже иногда сомневалась в Боге, но тогда я чувствовала себя такой потерянной, что сразу старалась думать о чем-то другом.
Таких мыслей, как у Даниэля, у меня не было никогда. И я противилась им, потому что они несли с собой перемены.
— А как же ангелы-хранители и чудеса? — спросила я. — Во что-то же надо верить. Иначе жить станет невыносимо.
Даниэль рассмеялся. Каким-то неестественным смехом, больше
— О чудесах лучше и не вспоминай, и об ангелах-хранителях тоже! Это все сказки для детей! Но кое во что я верю. Я верю в щуку! Верю, что когда я поймаю ее, мама выздоровеет.
Он повернулся ко мне лицом, и я онемела. Весь лоб у него был в крови. Ему наверняка было больно, но он и виду не подал.
Я достала платок из кармана брюк и хотела вытереть кровь.
— Только не вздумай смочить его слюной! — предостерег меня Даниэль. — И не вздумай проболтаться кому-нибудь о том, что было! Я просто упал, понятно? Упал и ударился лбом.
Все это случилось двадцать девятого июня.
Потом говорили, что день был самым жарким июньским днем за всю историю. Перед самым автомобильным мостом нас догнал Лукас.
— Что это с тобой? — спросил он, указывая на лоб Даниэля.
Даниэль промолчал.
— Упал, — отозвалась я.
Лукас покачал головой.
У дверей их дома стояла машина. Черная машина, на лобовом стекле которой Лукас, подойдя ближе, разглядел медицинский крест.
— Что-то случилось! — воскликнул Даниэль и побежал. Только он хотел открыть дверь, как из нее вышла моя мама. Она встала на дороге у Даниэля и Лукаса.
— Но я хочу к маме! — с дрожью в голосе проговорил Лукас. — Мне надо показать ей, как я решил примеры!
Мама нежно, но уверенно свела мальчиков вниз по крыльцу.
— Сейчас не получится. Пойдемте пока к нам. Даниэль опустил голову, а во мне зародился страх. Бросив портфели в прихожей, мы пошли за мамой на кухню. Она достала из шкафа три глубокие тарелки и разлила овощной суп. Поставила тарелки на стол.
— Садитесь! — сказала она.
У меня еще сильнее забилось сердце, потому что она даже не спросила: «Как школа?» Не спросила, что у Даниэля со лбом. Хотя должна была бы.
Даниэль и Лукас сели напротив меня во главе стола. Мама опустилась на стул рядом со мной. Мы взяли ложки в руки, но не ели. Ждали, пока она что-нибудь скажет.
«Мамочка, пожалуйста, ну скажи что-нибудь!» — думала я, и, словно услышав меня, мама сделала глубокий вдох, взглянула на Даниэля и Лукаса, откашлялась и начала говорить.
Я хорошо помню, что в супе плавали зеленые горошинки и желтые кусочки картошки. И что за окном громко ворковали голуби.
Помню полуденный крик павлина и как по деревянному мосту, тарахтя, прокатил трактор. А потом я вижу, как Даниэль и Лукас падают лицами в тарелки. Одновременно, просто падают. Потом поднимают головы, и зеленая горошинка медленно скатывается у Даниэля по щеке, как маленькая зеленая слезинка. Все это я помню.