Щупальца длиннее ночи

Такер Юджин

Экспериментальный синкретический подход Шеллинга включает в себя идеи из физики, биологии, геологии, химии, а также элементы мистической теологии и классической мифологии. С учетом вопросов, которые ставит Шеллинг, такая философия больше не будет просто философией природы, как если бы философ стоял над природой и был отделен от нее. Потому что, если природа, о которой я мыслю, пребывает также и во мне и пронизывает меня собой, то из этого следует, что я в какой-то мере тождествен природе и что эта природа «мыслит» меня так же, как я мыслю природу. Как утверждает Грант, «то, что мыслит во мне, есть то, что находится вовне меня». Вместо философии природы Шеллинг предлагает натурфилософию. Мысль становится странным образом безличной и не-человеческой, так же как человеческий субъект становится сразу и тем, кто мыслит природу, и тем, что мыслится природой и через природу.

Но если это так и если то, что мыслит во мне, есть то, что находится вовне меня, тогда также возможно, что то, что вовне меня, также выходит за

рамки моих индивидуальных субъективных забот, надежд и желаний и то, что думает во мне также оказывается чуждым, безличным и аналогичным образом отчужденным от того «меня», которое мыслится. Мои мысли не мои, и я сам становлюсь помыслен загадочной не-сущностью, чьи намерения могут идти вразрез с моими, — либо сущностью вообще без всякий намерений. В противоположность шеллинговской романтической концепции единства «я» и мира, природы во мне и вне меня, имеется другой вид «природы», который пронизывает «я» и мир, но без всякого умысла и цели; который безразличен к собственническому индивидуализму «я» и чувству видового превосходства. То, что мыслит во мне, — это то, что находится вне меня. Разве это не описание «природы» как [чего-то] завоевывающего, заражающего, переполняющего человека, словно он — это какие-нибудь заросшие и полуразрушенные руины? Разве это не превращает натурфилософию Шеллинга в натурхоррор?

Среди авторов, писавших в жанре сверхъестественного ужаса, никто лучше Элджернона Блэквуда не изучил роль природы. Раз за разом в рассказах Блэквуда герои открывают природу, представляющую собой более мрачную версию натурфилософии Шеллинга, — природу, которой герои увлечены, претерпевая при этом двусмысленные трансформации. Лирический, полный мрачных предчувствий рассказ Блэквуда «Человек, которого любили деревья» (1912) повествует о том, как муж и жена наслаждаются жизнью в своей лесной хижине. Постепенно мужа все больше и больше начинают интересовать деревья, которыми окружен их дом; он совершает долгие прогулки по лесу, становясь все молчаливее и озабоченнее. Он грезит о медленно покачивающихся деревьях в лесу, и его грезы все сильнее проникают в повседневную жизнь. Пара не может это выразить, но им кажется, что деревья вокруг дома незаметно придвинулись ближе. Ночью, чуя «сильный запах перегноя и опавших листьев», жена ощущает чье-то близкое, но неуловимое присутствие, связанное с деревьями снаружи: «Смутные чары деревьев подступали к ним — узловатых, вековых, одиноких зимних деревьев, шептавшихся подле человека, которого любили» [141] . Однажды ночью жена просыпается, разбуженная волнующими сновидениями. На ее одежде лежат мокрые листья и роса, как будто она спала под открытым небом. В пронизанном лунным светом сумраке она бросает взгляд на крепко спящего мужа. Затем она поднимает глаза:

141

Блэквуд Э. Человек, которого любили деревья / пер. с англ. Л. Михайловой и Д. Макух// Блэквуд Э. Кентавр. М.: Энигма, 2011. С. 240.

Но опасения, которые заставили Софию резко, неожиданно проснуться, были не напрасны: нечто прямо рядом с кроватью, подобравшееся к спящему мужу, ужаснуло ее. ...[она] вскрикнула, прежде чем поняла, что делает, — протяжный высокий возглас ужаса наполнил комнату, частично потонув в обступившем сумраке. Вокруг кровати столпились влажные, блестящие существа. Под потолком зеленой массой виднелись их очертания, распространившиеся по стенам и мебели. Они покачивались, массивные, но полупрозрачные, легкие, но плотные, двигаясь и поворачиваясь с вкрадчивым шорохом, многократно усиленным странным гулом. В этом звуке слышалось что-то сладкое и запретное, оно окутывало женщину колдовскими чарами [142] .

142

Там же. С. 238-239.

Плавно преодолевая [границы] природы внешней и природы внутренней, во сне и наяву, будучи одушевленными и неодушевленными, жуткие лесные деревья в рассказе Блэквуда буквально погружают героев в интимный убаюкивающий ужас, в «ужасающее очарование», которое увлекает их все дальше и дальше от человеческого.

Нечто схожее происходит в рассказе Кёка Идзуми «Святой человек на горе Коя» (1900), повествующем о приключениях молодого буддийского монаха по пути в горный монастырь. Сначала монах идет по дороге, которая затем превращается в тропку, а потом совсем пропадает, и монах в растерянности бредет по глухому лесу. Он видит змею, различных насекомых и в какой-то момент обнаруживает у себя на руке пиявку. Затем необъяснимым образом целый поток пиявок обрушивается на него с деревьев.

Уставший, в полубредовом состоянии, охваченный паникой монах замечает, что «это произошло тогда, когда мне в голову пришла очень странная мысль»: «Эти ужасающие горные пиявки находились там со времен эры богов, подстерегая случайного прохожего... И в свое время все эти огромные деревья, настолько величественные, что способны полностью закрыть солнечный свет, рассыплются на мелкие части, которые превратятся в новых пиявок...» [143]

Навевающий мрачные предчувствия лес, через который бредет монах, буквально приобретает черты живого существа; граница между растением, животным и минералом полностью стирается. Позже, вспоминая случившееся, монах торжественно отмечает:

143

Izumi Kyoka, “The Holy Man of Mount Koya,” in Japanese Gothic Tales, trans. Charles Shiro Inouye (Honolulu: University of Hawaii Press, 1996), pp. 36-37.

Гибель человечества произойдет не от разрыва хрупкой земной коры и не от огня, льющегося с небес. Это случится не тогда, когда воды океана покроют землю. Оно, скорее всего, начнется с того, что леса Хиды превратятся в пиявок и обернутся черными тварями, плавающими в грязной кровавой жиже. Лишь после этого начнется новая жизнь [144] .

Подобное смешение форм является главной темой в серии коротких рассказов современного автора ужасов и палеонтолога Кэтлин Ребеки Кирнан. Каждый из рассказов в вышедшем в 2000 году сборнике «Сказки о боли и чуде» посвящен определенному месту, где случайно обнаруживается какая-то непонятная научная аномалия. В рассказе «На водопроводных работах (Бирмингем, Алабама, 1888)» таким местом оказывается шахта вблизи Красной Горы, на вершине Аппалачей. Там учитель геологии Генри С. Мэттьюс проводит свои исследования под эгидой «Бирмингемской водоснабжающей компании» и некоей частной компании Elyton Land, собирая образцы [породы] и аккумулируя данные. Еще один северянин подумывающий начать свое дело на юге. В ходе работ шахтеры обнаруживают массивный разлом в горной породе. Мастер просит Мэттьюса пойти с ними, чтобы взглянуть на это. По мере того как они все глубже спускаются в горные недра, Мэттьюс чувствует странный отталкивающий гнилостный запах, который исходит, как он думает, от тёмных, грибовидных и покрытых плесенью скал. Когда они наконец доходят до разлома, Мэттьюс, все еще пытающийся отделаться от этого запаха, смотрит и не верит своим глазам: «...сужающаяся сверху широкая щель в стене туннеля, примерно четыре фута в поперечнике, обрывающаяся мраком везде, куда может достать луч фонаря, уходит на восток в еще большую тьму» [145] . Бригадир держит Мэттьюса за руку, когда тот осторожно наклоняется в темноту. Он обнаруживает, что дно пещеры покрыто черной, бесконечно глубокой водой. Не отпуская руку бригадира, Мэттьюс наклоняется ниже и замечает кое-что еще:

144

Ibid., p. 37.

145

Caitlin R. Kiernan, “In the Water Works (Birmingham, Alabama 1888),” in Tales of Pain and Wonder (Atlanta: Meisha Merlin Publishing, 2001), p. 294.

Сначала он ничего не может разглядеть, черная скала уходит в тёмную воду почти что под прямым углом. Затем он видит что-то и ему кажется, что это, должно быть, корни какого-то растения в этом водоеме или, что более вероятно, корни деревьев, растущих в лесу на вершине и проросшие сюда в поисках влаги. Перекрученные, завязавшиеся узлом крючковатые корни, толщиной с руку... Но один из них движется, отделяясь от других, словно схваченный внезапной судорогой... [146]

146

Ibid., p. 296.

Мэттьюс с испугом наблюдает, как один из корней поднимается из воды и, будучи покрыт стекающей влагой, медленно скользит к нему, а снизу под ним находится маленький, похожий на ископаемое червяк, «скручивающийся и раскручивающийся, и там их тысячи: полипы безостановочно, слой за слоем прорастающие из этого большего придатка; и теперь корень поднялся так высоко, что он увидел его прямо перед собой, мерцающий в свете фонаря живой вопросительный знак...» [147]

147

Ibid.

Это знак вопроса находится в центре жанра ужасов и философии. Он требует, чтобы его воспринимали как в прямом, так и в переносном смысле. Вопросительный знак, который также стоит и перед наукой. Это хорошо знал Чарльз Форт — американский писатель и собиратель паранормальных явлений. В серии книг, изданных в период между 1919 и 1932 годами, Форт, все свое время проводивший в Нью-Йоркской публичной библиотеке, собрал сведения о необъяснимых явлениях. Научные статьи, книги по философии, новостные сообщения, отчеты о путешествиях, неподтвержденные личные наблюдения — ничто не ускользнуло от острого взгляда Форта, когда он собирал данные о тех явлениях, которые были исключены из существующих научных и философский систем. Одни из его книг объединяют сведения о биологических аномалиях, другие — о геологических, третьи — о космологических. Главный его интерес был связан с изучением пределов человеческого знания: