Сципион. Социально-исторический роман. Том 1
Шрифт:
Сразу же отправили гонца ко второму консулу, и в ближайшие дни, по распоряжению Гая Сервилия, Публий Сульпиций Гальба стал диктатором. Это был тот самый человек, который девять лет назад прославился, сделавшись консулом без предварительного исполнения других магистратур — фигура в какой-то степени нейтральная по отношению к господствующим партиям, но все же тяготевшая к лагерю Корнелиев-Эмилиев. В благодарность за назначение он избрал начальником конницы Марка Сервилия — брата консула Гая. Первым же указом Сульпиций отозвал из Сицилии Гнея Сервилия, и тот, скрежеща зубами, как недавно Ганнибал, покидая Италию, оставил Сицилию и возвратился на родину. А Сульпицию за этот «спасительный для Отечества шаг» друзьями Сципиона было обещано новое консульство в ближайшие два-три года.
Фабианцы вскоре взяли реванш у политических соперников, отыгравшись на магистратских выборах. Засилье на государственных постах ставленников Корнелиев-Эмилиев уже порядком прискучило охочему до перемен плебсу. Многие только из одного чувства противоречия старались навредить друзьям Сципиона,
Весь город сопровождал старца в его последнем земном пути. Каждый гражданин принес какую-либо монетку, чтобы сделать взнос на погребение отца всего народа. В честь патриарха слагались стихи, и, слушая вновь о деяниях ныне усопшего, люди смешивали слезы скорби со слезами радости и торжества, что их Город способен порождать таких титанов. Великое впечатление производила эта грандиозная процессия, в которой граждане шли, высоко подняв головы, с лицами, исполненными гордости и залитыми слезами.
Смерть лидера политической группировки сплотила ее членов и осенила их ореолом страдания в глазах простых людей. Друзья Фабия теперь вызывали сочувствие и расположение народа, чем они и пользовались. Все, кто представлялся толпе продолжателем дела Максима, быстро достигали популярности. Так оппозиционная партия сумела провести своих кандидатов в магистраты различных уровней и добиться общего равновесия с главными конкурентами. Консулами на предстоящий год были избраны Марк Сервилий Гемин, словно бы принявший эстафету от брата Гая, приверженец политики Сципиона, и Клавдий Нерон, который, выступая ставленником фабианцев, перед народом выглядел еще и как соратник Сципиона, поскольку, будучи претором Сардинии, он оказывал материальную поддержку африканской экспедиции. До распределения провинций и вступления в должности новые магистраты затаились, скрывая свои мысли и чувства, потому оставалось лишь гадать о том, что принесет с собою грядущая власть.
18
В отличие от италийской столицы, в Карфагене установилось полное единомыслие. Война пошла на свой последний виток и, неумолимо разгоняясь, с каждым днем наращивала ход, грозя смести любые преграды и растоптать всякого миротворца, который посмел бы встать на ее смертоносном пути. Никаких разногласий теперь уже не существовало: все думали о войне, говорили о войне, готовились к войне, были пьяны войною. На улицах, в домах и храмах Карфагена в эти дни гораздо реже упоминались имена верховных богов — покровителей государства: Эшмуна, Тиннит, Баал-Хаммона и Мелькарта, чем имя полководца. Кругом звучало: «Ганнибаал!» Это слово господствовало в политических речах, оно проникало в торговые сделки частных лиц и вторгалось в молитвы. Повсюду кипела лихорадочная деятельность, глаза людей полнились страхом и решимостью. Город словно бы готовился к мрачному и торжественному одновременно ритуалу гигантского человеческого жертвоприношения, и Ганнибал выступал жрецом и симпосиархом в этой предсмертной вакханалии, через своих виночерпиев — политиков баркидской партии — угощавшим народ неразбавленным ядом агрессивности.
Карфаген вовсю напрягал свои богатырские финансовые силы. По средиземноморскому миру рыскали пунийские вербовщики, предлагавшие крепким самоуверенным мужчинам сыграть в азартную игру, поставив жизнь против серебра. Этих дельцов, покупающих людей, ловили и передавали римлянам. Так было в Испании, Галлии и Нумидии. Но иногда им кое-что удавалось, и в Африку стекались разноплеменные искатели приключений. Наконец заявил о себе и македонский царь Филипп. Он был заинтересован в поддержании равновесия между враждующими сторонами и, занимая прежде выжидательную позицию, теперь, увидев, что римляне решительно берут верх, прислал в помощь карфагенянам своего родственника — полководца Сопатра с четырьмя тысячами воинов. Даже в самом Карфагене удалось набрать наемников из числа неполноправных групп населения, а из граждан — составить ополчение добровольцев. Все эти разрозненные отряды с различными боевыми навыками и вовсе без таковых собирались возле Лептиса в лагере Ганнибала, и полководец должен был из столь пестрых толп создавать войско.
Ганнибал провел, наверное, самую деятельную зиму в своей военной карьере. Он руководил политической жизнью в Карфагене, формировал и обучал армию и организовывал восстание в Нумидии. Первая из этих задач представлялась ему самой сложной, так как он не имел опыта в ведении внутригосударственных дел, и всякий раз, когда встречал препятствия при реализации своих идей, порывался ввести в город войска, чтобы решить проблемы мечом и копьем. Однако в его распоряжении находилась мощная политическая структура баркидской партии, которой он вскоре и передоверил все городские мероприятия, сам при этом ограничиваясь лишь постановкой задач. В вопросах подготовки армии Ганнибалу не было равных в пунийской державе, и в этой области он действовал уверенно и плодотворно. Поссорить между собою нумидийцев оказалось не сложнее, чем внести раздор в иберийские племена, и проще, чем поднять на борьбу друг с другом италийцев. Так что и здесь Ганнибал выступал как маститый специалист и достиг немалых успехов. Он приютил и обласкал всех обиженных отпрысков царских родов Нумидии, помирил их между собою на базе общей для всех ненависти к преуспевающему Масиниссе и, снабдив серебром, отправил на родину для великих дерзаний. В результате, при направляющей и координирующей деятельности Ганнибала,
19
Сципион проводил зиму в тревожном ожидании, прислушиваясь к вестям из Рима, Карфагена и Лептиса и раздумывая о том, как бы вызвать Ганнибала на бескомпромиссную борьбу. Затягивание войны сулило пунийцам те же преимущества, каковые некогда извлек Фабий из своего знаменитого промедления, которым он, по словам Энния, почтившего старца в недавно начатой поэме, спас государство. Однако Сципион находился в еще более сложном положении, чем Ганнибал во времена противостояния Фабию, поскольку его политические соперники в Риме были гораздо сильнее, чем партия Ганнона, препятствовавшая тогда замыслам Ганнибала, и, только постоянно питая свою славу все новыми успехами, он имел шанс удержаться в звании главнокомандующего африканской кампанией. Эта непрекращающаяся борьба на два фронта изматывала Публия, словно войско, попавшее в окружение. Вот и теперь, накануне весны, он вынужден был забыть о карфагенянах, чтобы сразиться с Римом, где грянула очередная политическая гроза.
Открывая административный год, консулы заявили о намерении назначить одной из провинций Африку. Причем вновь ставленник Сципионовой партии Марк Сервилий пал жертвой честолюбия и, поправ чувства дружбы, морального долга и патриотизма, оспаривал должность Сципиона на равных с откровенным врагом Клавдием Нероном.
Находясь вдали от места событий, Публий не мог руководить своими соратниками, поэтому тем приходилось довольствоваться лишь некоторыми советами проконсула. Правда, Квинт Цецилий уже настолько изловчился в интриганстве, что мог бы получить титул политического императора, если бы таковой существовал, а потому он смело возглавил эту битву, полную внутренней жестокости при внешней любезности сражающихся и имеющую для судьбы государства не меньшее значение, чем военные операции Сципиона. Метнув во врага множество доводов, лозунгов и острот и отразив тучу каверз, Метелл добился согласия сената на проведение всеобщего референдума по вопросу о командующем африканской экспедицией. Народ всеми трибами, единогласно, постановил: до самого конца войны главенствовать над африканским корпусом Публию Корнелию Сципиону. Но даже столь категоричный ответ высшего республиканского органа — народного собрания не решил проблему, поскольку жажда власти заставила некоторых сенаторов идти не только против родственных и дружественных отношений, но и против народной воли. Быстро возмужавшие последователи Фабия, вовсю эксплуатируя давнее недоброжелательство сенатской массы к Сципиону, вызванное его быстрым взлетом по иерархической лестнице за счет экстраординарных магистратур, спровоцировали отцов-сенаторов на практически противозаконное решение: назначить одному из новых консулов провинцией Африку, дав ему такие же полномочия, как и Сципиону. По смыслу дела плебейские трибуны были обязаны наложить запрет на это постановление, противоречащее народному выбору, но, как часто бывало и прежде, трибуны больше заботились не о соблюдении интересов граждан, а о своей будущей карьере в сенате и потому промолчали, укрывшись за оговоркой, ставящей консула на один уровень с проконсулом. Был брошен жребий, и соперником Сципиона стал Тиберий Нерон.
Сообщая об итогах этого дела в Африку, Квинт Цецилий пытался утешить Публия объяснением, что при существующей активной оппозиции Клавдий не сможет подготовиться к дальнему путешествию раньше, чем через полгода, а при равенстве формальной власти конкурентов и фактическом превосходстве опытного, освоившегося в Африке Сципиона над новичком Нероном, того, по мнению Метелла, легко будет нейтрализовать и на оставшуюся часть года.
Следя за этими событиями, Сципион потратил немало душевных сил и поэтому несколько запустил ситуацию в Нумидии. Когда он понял серьезность происков Ганнибала в стане своих союзников, то немедленно снарядил Масиниссу в путь на родину, дав ему, кроме нумидийцев, вспомогательные италийские отряды. Однако с ходу добиться заметных результатов тому не удалось, поскольку при сложившейся обстановке для нормализации положения в этой плохо организованной обширной стране требовались длительные и планомерные усилия. Новая власть, подобно свежему ветру, поднимающему волнение на море, всколыхнула и перемешала различные слои нумидийского населения, обратив царедворцев в изгнанников и поставив многих прежних господ в зависимость от недавних вассалов. Вопли недовольных, всегда звучащие громче, чем голоса счастливцев, ныне еще десятикратно усиливались пунийским капиталом и оглушали народ, порождая брожение умов. И хотя Масинисса практически не встретил открытого военного сопротивления, снять социальную напряженность ему не удавалось: страна напоминала россыпи тлеющих углей, которые то затухали, то вспыхивали вновь в зависимости от веяний в политической атмосфере. Масиниссе все время казалось, будто до окончательной победы остался только один шаг, и он рапортовал об этом Сципиону, в своем оптимизме не замечая, что движется по кругу.