Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

Тубольцев Юрий Иванович

Сначала в Город просочились робкие слухи о победе, и люди, возбудившись до предела, все еще опасались радоваться. Потом пришло официальное сообщение о сражении от одного из легатов. Письмо прочли в сенате, а затем — с ростр. Народ восторжествовал, но все же ждал еще более авторитетного подтверждения сведений о великом успехе римского оружия от самих консулов. Наконец происшедшее стало известно во всех подробностях, и обстановка в Городе резко изменилась. Груз войны перестал давить на граждан, и они в полной мере вернулись к мирному труду. Деревенские жители начали возвращаться на свои участки и возрождать запущенное земледелие. Сенат назначил трехдневное молебствие в благодарность богам, даровавшим государству победу, а в скором времени, ввиду пассивности противника, отозвал обоих консулов в Рим.

Марк Ливий и Клавдий Нерон решили и дальше действовать столь же единодушно, как во время сражения. Они в один и тот же день прибыли к Городу и в храме Беллоны, за бороздою померия, встретились с сенаторами. После того как консулы представили отчет о военной кампании, они

попросили разрешения вступить в Город с триумфом. Триумф был дарован полководцам без каких-либо возражений.

Итак, через двенадцать лет после вторжения Ганнибала в Италию состоялся первый настоящий триумф в этой войне. Марк Ливий ехал по центральным улицам города на колеснице, запряженной четверкой белых лошадей, как полноправный триумфатор, поскольку победа была одержана в его провинции и под его ауспициями. Клавдий, согласно букве закона, не мог претендовать на такую же честь и предстал перед народом верхом на коне, как при овации. Такое, второстепенное, положение Нерона во время торжеств лишь добавило к его славе героя еще и восхищение скромностью, так как все понимали, что его вклад в общую победу ничуть не уступает достижениям Марка Ливия. Даже солдаты Ливия уделяли Клавдию больше внимания, чем своему полководцу. Так, год этот, начавшись с великой тревоги, закончился великой радостью.

Тем же летом проконсул Марк Валерий Левин с флотом совершил набег на африканское побережье и благополучно вернулся обратно в Сицилию, по пути нанеся поражение еще и карфагенскому флоту.

В Греции по-прежнему шла вялая война с переменным успехом. Вначале этолийцы при поддержке войска Аттала и флота Сульпиция добились некоторых результатов в свою пользу. Затем Аттал был вынужден возвратиться в собственное царство, потому что против него начал враждебные действия царь Вифинии. После этого преимущество оказалось на стороне Филиппа Македонского. Однако и он не смог достичь чего-либо значительного.

16

На протяжении всей войны Карфаген уделял Испании больше внимания, чем Италии. Эта страна была давно освоена пунийцами и давала значительные прибыли. Многие видные старейшины африканской столицы питали свое богатство потоками серебра из испанского источника, другие наживались на работорговле иберами, а третьи возносились к вершинам пунийского счастья, перепродавая испанские товары на Восток, а азиатские — на Запад. Вот и теперь, когда Баркиды сосредоточили все силы в Италии, Африка прислала еще одного полководца в Испанию. Вначале весны воевать со Сципионом прибыл Ганнон с новым, однако, небольшим войском.

Пользуясь тем, что Сципион находился в Тарраконе в ожидании вестей с Родины, Ганнон и присоединившийся к нему со своими балеарцами Магон Барка набрали девять тысяч наемников в недрах дикой Кельтиберии. Публий не опасался пунийского войска, будучи уверен в своих силах, но считал недопустимым сам прецедент перехода населения на сторону карфагенян. Следовало в корне пресечь наметившуюся тенденцию к отпадению местных племен. Внимание Сципиона по-прежнему было приковано к Италии, потому он дал третью часть войска Юнию Силану и отправил его против Ганнона и Магона.

Силан с предельной скоростью устремился навстречу противнику. Изрезанный рельеф и густые леса Кельтиберии позволили ему незаметно подойти к самому лагерю испанцев, которые разбили собственный стан в нескольких милях от пунийцев. Беспечные, как всегда, кельтиберы обнаружили римлян, когда уже не представлялось возможным уклониться от сражения. К началу боя все же успел прибыть Магон и наскоро построить испанцев, чтобы отразить первый удар воинов Силана.

На неровной местности, покрытой кустарником, римлянам сложно было держать строй, но еще большие трудности ожидали здесь испанцев, поскольку такие условия лишали их подвижности. Очень скоро Магон понял, что кельтиберы обречены на разгром, и с небольшим отрядом бежал прочь. Через некоторое время к месту событий подоспел Ганнон с пунийцами. Но к этому моменту с испанцами было покончено, и победители всею массой напали на Ганнона. Запоздавшее подкрепление римляне разметали по округе, а полководца взяли в плен. Спасшиеся кельтиберы разбрелись по домам, а уцелевшие африканцы ушли за Бетис к Газдрубалу, сыну Гизгона. Блестяще выполнив задачу, Юний Силан вернулся к Сципиону.

Публий почти одновременно получил сообщения о двух победах. Причем успех в борьбе с Газдрубалом был на столько же дороже ему, чем удача в собственной провинции, на сколько Италия находилась сейчас от него дальше Кельтиберии. Узнав о том, что угроза Отечеству ликвидирована, Сципион будто родился заново и впервые за последние месяцы заметил синее небо Испании, очень похожее на италийское, разве только более сухое по субъективному впечатлению, вызванному, может быть, особо контрастными красками окружающего рельефа. Казалось бы, известие о благополучном исходе боевых действий на Родине должно было успокоить Сципиона, помочь ему обрести внутреннее равновесие и вернуть его мысли к собственным делам, однако вышло наоборот. Италия и теперь не отпускала его душу, воображение неотступно рисовало родные пейзажи. Он жил в мире грез, временами настолько забывая реальность, что считал, будто достаточно выглянуть из палатки, чтобы увидеть Бычий рынок и Большой цирк, пройти несколько сотен шагов, чтобы очутиться на форуме. Когда он слышал голос ликтора за порогом шатра, ему думалось, будто пришли пригласить его в Курию. Даже дикая предальпийская Галлия, где разворачивались главные события последнего года, представлялась теперь бесконечно дорогой. Он умилялся

воспоминаниям о высоких мрачноватых лесах испещренной речушками долины Пада, где десять лет назад довелось ему пережить страшные дни первых поражений этой войны и где пришлось проститься с отцом, как потом выяснилось, навсегда. Память рисовала ему отца во главе конницы у Тицина и потом — раненого, удрученного переживаниями за Отечество. Теперь те места, казавшиеся тогда столь зловещими, были так же близки его сердцу, как сам Рим. А тот факт, что там же нашел гибель враг, делал равнину за Апеннинами еще более привлекательной и желанной. Между прочим, Публий подумал о том, что когда он отправится в Африку, то и Испания будет представляться ему родной стороной. Однако, возможно, так и случится потом, но сейчас эта страна казалась ему однообразной и скучной, как бы лишенной души, все здесь было не таким, как дома. Он пресытился чужбиной, устал от нее, ему хотелось вдыхать пряные запахи перенаселенных кварталов Рима, слышать гул толпы на форуме, где по-латински говорят не только солдаты, как здесь, в Иберии, но также женщины и дети. Глядя на море, Публий готов был броситься в воду, чтобы вплавь достичь берегов Италии наперекор государственным и природным законам. Но дело было не только в тоске по родине. Отечество покидают либо из любопытства, либо во имя великих дел. Первое у Сципиона всегда являлось лишь сопутствующим фактором, а что касается его задачи в Испании, то она в принципе была решена, и оставалась только черновая работа, какую мог бы выполнить и кто-нибудь другой. А Публий не любил тратить свои силы в том деле, с которым способен был справиться кто-то, помимо него. Ему стало тесно в этой стране, его замыслы простирались дальше. Их реализация требовала иных масштабов, и Сципион почувствовал почти физическую потребность как можно быстрее закончить местную войну и сбросить с себя ставшее непомерно узким облачение проконсула Испании.

Поэтому, когда прибыл с победой Юний Силан, и у Публия появилась надежда в этом же году завершить разгром карфагенян, поскольку у них оставалось только одно войско, он быстро снарядил свои легионы и выступил к Бетису.

С приближением римлян, Газдрубал стал отступать к Гадесу — древней финикийской колонии, ставшей столицей карфагенян в Иберии после потери ими Нового Карфагена. Сципион переправился через Бетис и, преследуя противника, устремился к Океану. Теперь он был достаточно силен, чтобы чувствовать себя хозяином в любой части Испании и не обращать внимания на настроение окружающих племен. Если бы потребовалось, Публий тут же, с ходу, готов был штурмовать Гадес и уже начал собирать информацию об этом городе. Сципион еще раньше знал о том, что гадетанцы, несмотря на общность происхождения с карфагенянами — и те, и другие были потомками переселенцев из Тира — страдали от гнета пунийцев больше, чем их соплеменники в Новом Карфагене — от власти римлян, потому в критической ситуации он мог надеяться на их поддержку. Газдрубал почувствовал решимость Сципиона покончить с ним одним ударом и понял, что, как бы он ни ускользал от врага, римляне рано или поздно добьются своего и навяжут ему генеральное сражение. Для кого-то создавшееся положение, может быть, и показалось бы безвыходным, но не для истинного пунийца. Газдрубал, сын Гизгона, слишком долго мечтал о роли верховного полководца в Испании, и теперь, достигнув, наконец, первенства после гибели одного Баркида и поражения второго, он не мог позволить противнику так, запросто, разделаться с ним. Вместо того чтобы соревноваться со Сципионом в тактических хитростях, рискуя всем войском, он совершил нестандартный ход и, разделив армию на десятки частей, рассредоточил ее во всех сколько-нибудь значительных городах союзной ему части страны.

Таким образом, пунийцы без борьбы отдали инициативу соперникам, но затянули войну, так как римлянам даже при самом близком содружестве с Фортуной не удалось бы до зимы овладеть всеми городами. А к следующей весне Газдрубал надеялся навербовать новых наемников, что будет сделать тем проще, чем больше времени римляне проведут в этих краях, поскольку, ведя осаду крепостей, они неизбежно должны подвергать разорению окрестные земли и тем самым возбуждать к себе ненависть местного населения.

Сципион, узнав о маневре врага, в досаде помянул Газдрубала недобрым словом и повернул свое войско в обратный путь. Приближалась осень, и затевать осаду городов не имело смысла, так как при непостоянстве иберов все новые приобретения за зиму будут потеряны. Лишь к Оронгию, самому крупному из ближайших городов, он послал своего брата с десятитысячным отрядом, чтобы, разорив один город, задать острастку остальным. Сам же Публий с основными силами двинулся в далекий путь к зимним квартирам. При этом вслух, перед солдатами, он насмехался над трусостью Газдрубала, но в душе отдавал ему должное.

Времени до зимы оставалось еще много и торопиться было некуда. Сципион решил дать исход давно мучившей его мысли. Достигнув района Илитургиса и Кастулона, этого главного дорожного узла Испании, за который велась основная борьба все годы войны, он отклонился от традиционного маршрута, чтобы найти место, ставшее могилой старших Сципионов, и увидеть, наконец, его своими глазами.

Сделать это оказалось не так просто, как представлялось. В армии еще оставались ветераны, сражавшиеся под командованием Корнелиев пять лет назад, и последний лагерь Публия Сципиона был обнаружен довольно быстро. Однако ночной переход навстречу иберам осуществлялся тогда в столь тревожной обстановке, а спасшихся с самого поля боя было так мало, что теперь, ввиду запутанности и противоречивости сведений, римлянам несколько дней пришлось безрезультатно петлять меж однообразных пологих холмов.