Сделай что сможешь. Развивая успех
Шрифт:
От воспоминаний о традициях полка меня отвлёк очередной гвардеец, подошедший со мной выпить. Выпили, перекинулись несколькими незначительными фразами. Я старался держать марку хорошо подвыпившего, чтоб от меня поскорее отвязались, но не прокатило. Дальше пошло откровенное разводилово на деньги: у бедного несчастного поручика, видите ли, мундир поизносился. Ну а в конце, соответственно: «Не окажете ли вы любезность, одолжив мне сто рублей? Где-то на месяц, может, на два. Как матушка деньги пришлёт, я сразу всё отдам. Честное благородное».
Ага, такой несчастный поручик, я аж прослезился. Сейчас в карман полезу, как молодой лопух,
Парень подсел, пока Николы нет, и надеется, что я уже совсем напился? Нет, братец, шалишь. О-о, да, я смотрю, это заговор, вон как остальные гвардейцы поглядывают в нашу сторону и ухмыляются. Ну, всё понятно: решили господа меня ещё с одного бока пощупать. Ничего, мы ответим в их же стиле:
— Помилуйте, откуда? Сам в долгах как в шелках.
— Так вы же партнёр Путилова, и дело у вас миллионное.
— Да куда там! Я под это дело дом заложил, а скоро и усадьбу заложу, и всё равно карманы пустыми будут. Мне даже жить приходится у приёмных родителей.
Хотелось ещё добавить: «И вообще, я бедный, несчастный сирота, поэтому отстаньте от меня, пожалуйста», но не стал.
— Мне помнится, у вас ещё и сибирские заводы имеются. Неужели доход не приносят?
Та-ак, гвардия простых намёков не понимает. Что ж, будем лечить. Посмотрел на поручика уже более трезвым взглядом:
— Маленько приносят, но брать деньги с тех заводов мне не позволяет суровый сибирский мебельный закон.
— Мебельный закон? — искренне удивился поручик, а все остальные гвардейцы навострили уши.
— Ну да.
— И о чём же он гласит?
Я выпрямился, насколько смог, сел подбоченясь, гордо выпятив челюсть вперёд, и ответил:
— Суровый сибирский мебельный закон гласит: если каждому давать, поломается кровать.
Эх, фотоаппарата нет. Рожи у гвардейцев такие удивлённо-поражённые, любо-дорого посмотреть. Хоть картину с них пиши: «Я истину познал в суровый час рассвета». Потом до них наконец-то дошёл смысл моей грубоватой отповеди, и пошёл очередной неуёмный ржач с выкриками:
— Суровый!
— Мебельный!
— Сибирский!
Ха, пошути я так с какой-нибудь девицей на балу, и она бы меня за пошляка приняла, а эти только ржут. А всё потому, что моя шутка на фоне услышанных здесь смотрится просто невинной — гвардейцы те ещё похабщики.
Отсмеявшись, офицеры какое-то время обсуждали молодёжь (совсем уж мелкую и невесть что о себе возомнившую), а затем господа плавно скатились на продолжение старых тем, то есть по новой принялись описывать привычки знакомых и незнакомых дам и рассказывать новости столичных салонов и борделей. Я же, воспользовавшись моментом, откинулся в кресле и притворился задремавшим. Пить больше не хотелось, хотелось просто расслабиться и отдохнуть, а заодно обдумать предстоящие дела.
Последние дни порадовали меня хорошими новостями: тут и завершение строительства крыши механического цеха на путиловском заводе, и новые заказы от военного ведомства. Но наверно, всё же больше всего моё сердце согрела новость, сообщённая сегодня Софой: к «моей» тёте, Ксении Георгиевне, стало возвращаться зрение. Она уже начинает различать предметы. Пока ещё смутно, но прогресс налицо. Теперь-то уж Софья Марковна на все сто процентов уверена в благополучном исходе дальнейшего лечения.
В середине января мы с Софой (всё-таки она мой опекун, а в скором времени, надеюсь, и приёмной мамой станет) отправились в мою родовую усадьбу:
Больше никого брать с собой мы не стали, хоть сестрёнка и просилась. Решили, в первый раз вдвоём прокатимся. Я, по сути, и один бы съездил, но «мамуля» этому решительно воспротивилась: как же, как же, там ведь «моя» вторая тётка живёт, вдруг попробует, как и первая, обидеть «ридно дитятко». Ага, как будто великовозрастное дитятко совсем уж без мозгов.
Сопровождал нас судебный пристав, без него не положено: сейчас именно он производит всякое исполнение решений окружного суда, в том числе и вступление во владение усадьбой. Зовут нашего сопровождающего Геринг Михаил Петрович. Для меня сочетание такой фамилии с русскими именем и отчеством выглядит немного забавно, но, освоившись в столице, я уже этому не удивляюсь. Вон у Путилова подрядчик имеется — Амстердам Михаил Герасимович, а у Вяземского знакомый есть — Пинкертон Фома Александрович3. И это я ещё мало народа в Питере знаю. Интересно, почему же в России будущего мне такие прикольные ФИО не встречались?
До усадьбы мы добирались несколько часов и прибыли туда уже к вечеру, когда начало смеркаться. Подкатили к парадному крыльцу симпатичного такого особнячка и вызвали переполох среди его обитателей. Первым в дом, не став нас дожидаться, ринулся пристав, ну а мы уже потом подтянулись. Входим, а там Михаил Петрович опрокидывает в рот здоровую рюмку водки, поднесённую ему на блюде. Блин, ну точно Геринг! Только с усами.
Выпив и довольно крякнув, он, разгладив усы, приступил к процедуре представления домочадцам решения суда, и лишь в этот момент в неровном свете свечей я разглядел встречающих. Вот справа стоит сухонькая старушка и держит перед собой канделябр с тремя зажжёнными свечами. Не бывшая ли это кухарка Пантелеевна? Уж больно хорошо её управляющий моим городским домом описал. Слева две молодые дородные девки статуями замерли — этих я, по сути, знать не должен.
Ещё одна девица, что потчевала пристава водкой, отошла в сторону, и я увидел стоящую в центре зала женщину в старомодном дворянском платье, и вид у неё был такой, как будто она здесь главная. Неужели это и есть «моя» вторая тётя? Хм, но у неё вроде проблемы с глазами были (видит плохо), почему же тогда она так гордо смотрит прямо на объясняющего наш приезд пристава?
Не дослушав пристава, она махнула рукой, перебив его дальнейшую речь, и надменно спросила:
— И кто же покусился в правах на НАШУ усадьбу?
Пристав от её слов немного сбился, но затем уверенно продолжил:
— Законный наследник Александр Владимирович Патрушев.
Взгляд женщины заметался из стороны в сторону, и только тут я сообразил, что она никого из присутствующих не видит и реагирует только на голос.
— Сашенька!
Господи, сколько надежды, смешанной с неверием, прозвучало в одном слове! Не выдержав напряжения, повисшего в воздухе, я шагнул к ней, как будто меня в спину толкнули, а подойдя, неожиданно даже для самого себя обнял: