Сделай мне больно
Шрифт:
Иби перевернулась и сняла очки.
– Ты?
– Нет. Американский твой жених.
– Американский мой жених такого себе не позволяет. Но как же ты меня нашел?
Он кивнул на мост.
– Увидел сверху.
Вынул "Мальборо" и закурил. Она подняла руку, огладила его заросшую скулу.
– Неужели завтра тебя не будет?
– Мы же договорились, - напомнил он.
– Табу.
– Прости. О чем же можно?
– О другом. Как немецкий твой зачет?
– Сдала.
– А читаешь что?
– Рассказ.
– Кто написал?
– Один мой друг.
–
– Как ты. И очень радикальный.
– Интересно.
– Хочешь познакомиться?
– Хочу.
– О'кей, - сказала Иби.
– У тебя глаза...
– И у тебя.
– Какие?
– Пара пистолетов.
Польщенно улыбнувшись, она стала выдергивать у него из-под пояса рубашку, расстегнула и обнажила ему грудь.
– Почему у тебя здесь так мало волос?
– Не дано.
– А почему соски стоят?
– А у тебя?
– Разве?
– Иби оттянула на себе белую полоску, чтобы заглянуть, хотя и так все было видно.
– Ты прав. Наверное, от отчаяния.
– Что, оба?
– Правый.
– А левый?
– Левый, возможно, по другой причине.
Они вытянулись на черном полотенце - лицом к лицу. Пахло от нее головокружительно. Горячей кожей. Еще пахло нагретым бетоном и грязноватой сыростью.
– Такой мужественный, такой женственный... Одновременно.
– Ты тоже. Только наоборот.
– Наверное, мы были задуманы друг для друга.
– Наверное.
– Идеальное сочетание.
– Инфернальное.
– Кого во мне больше, девушки или юноши?
– Девочки в тебе больше.
– Девочкой я была, как мальчик.
– О, - сказал он.
– Мальчиков никогда не любил?
Он фыркнул.
– Как-то не доводилось.
– Хочешь, я стану твоим первым?
– То есть?
Ответила она фразой по-немецки:
– "Habe ich als Madchen sie satt, dient es als Knabe noch".
– Что значит?
– Классическая античность в переводе Гете. Утолив вас, как девочка, могу, мой повелитель, обернуться мальчиком.
– So shocking?.
– Разве?
– Где наша не пропадала, - ухмыльнулся он.
– Хоть Скорпионом обратись!
– Не испугаешься?
– Кто, я?..
– Тогда сегодня в полночь...
Портативная машинка молодого писателя была старинной. Черная с золотом, она имела фирменный знак "Corona".
Его девушку звали Кика.
Выражения на юном обескровленном лице не было: Иби предупредила, что Кика в жуткой депрессии. С болгарской сигаретой без фильтра в оцепенелых пальцах Кика сидела в вольтерьянском кресле, драном и величественном, единственная мебель в этой мансарде под крышей старого дома за бульваром Ленина. Матрас, на который сели Иби с Александром, покрыт был пледом. Перед ними стоял ящик, покрашенный в черное и накрытый стеклом, из-под которого взирали лица писателей, вырезанные из каталогов венгерского издательства Europa и западных журналов. Весь современный авангард - от Солженицына до неизвестного Александру классика калифорнийского "андеграунда" - пропойцы с лицом боксера, снятого где-то на перекрестке рядом с указателем "One way"?. Стену напротив занимал книжный стеллаж, собранный
Александр, на коленях у которого лежал издаваемый в Сегеде журнал с рассказом Пала Себастьена, перевел взгляд на автора.
Пал опустил иглу на пластинку, поднялся с колен, вынул изо рта окурок "Сълнце" и произнес по-венгерски.
– Наш "тяжелый" рок, - перевела Иби.
– На тему "Венгерской рапсодии" Листа. Надеется, что ты будешь в восторге.
Пал кивнул, подтверждая, взял бутылку, посмотрел на стакан Александра и долил красного вина себе. После чего сказал:
– We can speak English ?.
– О'кей, - кивнул Александр.
– Я говорю плохо.
– Для меня это о'кей, - сказал Пал.
– Я родился в Нью-Йорке, в Бронксе. Но родители вернулись слишком рано. Поэтому я тоже плохо говорю. Лист тебе нравится?
Александр посмотрел на пластинку.
– Sure?.
Пал поднял стакан. Все выпили, кроме Кики, которая сидела с дымящей сигареткой в длинных пальцах.
– Жаль, не знаешь ты венгерского, - пошутил Пал без улыбки.
– Это неплохой рассказ.
– Про что?
– Про жизнь в тюрьме.
– В тюрьме какого рода?
– В Венгрии.
– Венгрия - тюрьма?
– Sure. В Будапеште не хотели печатать.
– В Сегеде больше свободы?
– В Нью-Йорке!
– сказал Пал, - свободы больше в Нью-Йорке.
– Твои родители были эмигранты?
Кивок.
– Да. После Пятьдесят Шестого.
– Почему они вернулись?
– Отец заболел. Хотел умереть на родине. И умер. Давно. А я остался, как жертва... как жертва...
Он сказал слово по-венгерски.
– Как жертва ностальгии, - перевела Иби. И сказала Палу: - Homesick, my pal?. Вы оба говорите по-английски, как варвары. Вернитесь на уровень: я помогу. Пал тебе все расскажет, Александр. Что тебя интересует?
Пал убавил звук и вернулся. Посмотрел на руку Кики, вынул у нее из пальцев окурок и задавил в пепельнице.
– Венгрия, - сказал Александр.
– Мадьярорсог, - перевела Иби.
– ...?
– спросил Пал.
– Почему?
– Когда мы уезжали из Москвы, - приступил Александр, - шофер сказал: "Скорей бы война". Может она и будет. Но если нет, единственный реальный выход для нас это венгерский вариант.
– Он закурил, слушая себя в переводе. Потом он добавил: - В этом смысле, ваше настоящее это - наше будущее.
Иби перевела, выслушала Пала и повернулась к нему.
– Тебя интересует наш "Новый экономический механизм"?
– Нет, - сказал Александр.
– Меня интересует, что ждет меня. Лично меня. Как писателя.
– Ты публикуешься или пишешь в стол?
– В стол тоже, но и публикуюсь.
Услышав это, Пал присвистнул. И сказал что-то такое, отчего Иби смутилась:
– Я тебя предупреждала, что он настроен радикально...
– Что он сказал?
– Сказал, что тебе лучше сразу голову в петлю.