Сделка Райнемана
Шрифт:
– А этому Джеральдо Вальдезу не показалось странным, что к нему зашли вы, а не сам Бобби? Или кто-то другой, если квартира все же предназначалась не Балларду?
Дэвид заметил, что Джин смущенно улыбнулась.
– Нет, ничего странного в том, что к нему зашла я, а не кто-то другой, он не нашел. И на то имеется несколько причин. В частности, к этому здесь… к тому, что мне приходится заниматься подобными делами… давно уже привыкли. У нас в посольстве мало кто знает город так же хорошо, как я: ведь мне довелось провести тут не один год. Кроме того, при заключении таких договоров я всегда добиваюсь определенных
– Миссис Камерон скромничает, мистер Сполдинг, – счел нужным заметить посол. – Она исключительно ценный работник, и я даже не знаю, что делал бы без нее наш небольшой коллектив.
– Я уже в этом убедился, сэр… Как вы думаете, Джин, мог ли кто-нибудь подозревать, что вы разыскиваете квартиру для нового атташе посольства?
– Думаю, что нет. Во всяком случае, встретили меня в конторе весьма радушно, как близкого человека, – надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать… Ее владелец вел себя исключительно тактично, не задавал никаких лишних вопросов. Я, со своей стороны, не назвала ему ни одного имени.
– А что же вы можете сказать о владельце дома? – спросил Дэвид.
– Я ни разу не видела его. Большинство квартир принадлежит богатым людям, проживающим в районах Тельмо или Палермо. Все делается с помощью агентов по найму.
– Господин посол, были ли для меня какие-нибудь сообщения? Может быть, кто-то звонил мне? – обратился Дэвид к Грэнвиллю.
– Нет, я ничего об этом не знаю. Если бы было что, то мне, я уверен, немедленно доложили бы. И мы, само собой разумеется, тотчас же разыскали бы вас.
– Я хотел спросить еще о человеке по фамилии Кенделл…
– Кенделл? – перебил посол. – Я слышал эту фамилию… Кенделл… Да, Кенделл. – Грэнвилль заглянул в бумаги, лежащие перед ним на столе. – Вот. Уолтер Кенделл прибыл сюда вчера ночью, в десять тридцать. Остановился в отеле «Альвеар», это возле парка Палермо. Прекрасный старый отель. – Грэнвилль посмотрел на Сполдинга. – В книге постояльцев записался как экономист, занятый в сфере промышленного производства. Я дал полную информацию? Может быть, он из тех финансистов с Уолл-стрит, о которых я упомянул вчера?
– Он должен сделать тут кое-что, связанное непосредственно с моей работой. – Дэвид не стал скрывать своего нежелания вдаваться в подробности относительно Уолтера Кенделла. В то же время он ощутил интуитивное стремление ввести в курс дела Джин Камерон – естественно, в допустимых пределах. – Моя основная задача – выступать в роли посредника между финансовыми кругами Нью-Йорка и Лондона, с одной стороны, и банкирами в Буэнос… в Би-Эй, с другой. – Дэвид постарался улыбнуться так же открыто, как это делала Джин. – Думаю, я попал в довольно глупое положение. В банковских делах не разбираюсь: для меня что актив, что пассив – все едино. Но Вашингтон остановился на моей кандидатуре. Господина посла беспокоит отсутствие у меня опыта?
При этих словах Сполдинг взглянул на Грэнвилля, чтобы напомнить старому послу: о финансовых кругах еще можно говорить, но не более того. Ничего конкретного, никаких имен. Эрих Райнеман
– Да, такую мысль я высказывал, признаю… Но это – не предмет для обсуждения. Скажите-ка лучше, что вы собираетесь предпринять в связи со вчерашним происшествием. Полагаю, мы должны направить в полицию официальное заявление, в котором выразили бы свое возмущение по поводу данного инцидента. Нельзя мириться с подобными вещами.
Выслушав мнение Грэнвилля, Дэвид сидел какое-то время молча, взвешивая все «за» и «против». Потом спросил:
– А не вызовет ли это шумиху в газетах?
– Думаю, что нет, – ответила Джин.
– У посольских атташе водятся денежки, – сказал Грэнвилль. – Их не раз уже обворовывали. И поэтому в газетах этот случай будет расценен как попытка ограбления. Как оно, возможно, и было на самом деле.
– Хунта не любит, когда в печати появляются такого рода сообщения. Они никак не соответствуют тому, что хотели бы видеть в газетах полковники, контролирующие, кстати, всю прессу, – произнесла Джин, глядя на Дэвида. – А посему о том, что приключилось с вами, читатели, скорее всего, так ничего и не узнают.
– Если мы не подадим жалобу в полицию на то, что меня пытались ограбить, там будут считать, что за этим стоит что-то более серьезное. К такому повороту событий я пока не готов, – сказал Сполдинг.
– В таком случае, что бы там ни было, мы сегодня же утром обратимся в полицию с официальным заявлением. Но для этого я должен предварительно получить соответствующий рапорт за вашей подписью. Может, вы продиктуете, что следует написать? – Было видно, что Грэнвиллю хотелось бы побыстрее покончить со всеми этими вещами. – Говоря откровенно, мистер Сполдинг, до тех пор, пока мне не станет известно что-то более конкретное, я буду все же склоняться к мысли, что мы имеем дело с самым банальным случаем – с попыткой ограбления богатого американца, который только что прибыл в эту страну. Ходят слухи, что таксисты в аэропорту организовали воровскую шайку, и ваши extranjeros – эти «иностранцы» – вполне могут быть ее членами.
Дэвид поднялся. Он обрадовался, что Джин сделала то же самое.
– Принимаю вашу версию, господин посол. Годы, проведенные в Лиссабоне, сделали меня чересчур подозрительным. Что правда, то правда.
– Не стану возражать. Итак, будьте добры, составьте рапорт.
– Слушаюсь, сэр.
– Я пришлю ему стенографистку, – обратилась к послу Джин. – Со знанием двух языков.
– В данном случае знание двух языков не обязательно: я буду диктовать на испанском, – сказал Дэвид.
– Ах да, я забыла, – улыбнулась Джин. – Бобби ведь говорил, что нам прислали умницу.
Дэвид считал, что все началось с их первого ленча. И хотя Джин уверяла его, что это произошло несколько раньше, он оставался при своем мнении. Ей так и не удалось убедить его, что отсчет времени следует вести с того момента, когда он произнес: «А Би-Эй, что ни говорите, это вам не Монтевидео!» В этой фразе было что-то по-мальчишески озорное, и – никакого смысла.
Но что действительно имело смысл, так это то, что оба они осознали, хотя и не говорили об этом вслух, сколь хорошо и легко им вдвоем, спокойно и радостно. Молчание не тяготило их. Смех звучал беззаботно и весело.