Сдохни, тварь, или Любовь цвета одиночества
Шрифт:
— Звучит убедительно.
Но в отель я Василису не отпускала. Некрасиво это, приехать вместе, найти любовь и забыть обо всех? Видимо, Васькина точка возврата и манжеты со стальной дробью крепко держали меня рядом с ней. Да и сама она не слишком рвалась на свободу. К тому же свобода оказалась очень холодной.
За все время существования Майами не знал такого холода. Черные ходили в ушанках, светские дамы — эмигрантки из России нацепляли полушубки. С побережья океана просто сдувало. Песок летел в рот, посыпал голову, а ледяной ветер
Погода спутала все карты. О приобретении жилья не думалось, ведь я уже находилась на своем острове. И рядом было все необходимое для счастья — теплое, родное, пропитанное свежестью океана.
Однажды ночью Олег спросил меня:
— А почему ты не ходишь в церковь по воскресеньям?
Я ответила, что Бог у меня в душе, может, поэтому мы и встретились.
Он возразил:
— Через молитву ты держишь связь с Богом, спасаешься от уныния и тоски. Если постоянно держать связь с Богом — на сердце будет мир, возродятся вера и надежда и рассеются печальные мысли.
— Я могу поверить этим словам только из уст человека, который почти безгрешен. А твои слова больше походят на заученную проповедь. За две недели я не видела, чтобы ты сам хоть раз был в церкви.
Он обиделся, потому что сразу потянулся за сигаретой. Он не курил и не выпивал.
— Когда ты просила Бога о счастье — это не было искренне. Потому что молитва просительная может уживаться в сердце с эгоизмом, гордостью и злобой. А молитва благодарения несовместима с такими чувствами.
— А может, обращение к Богу быть написано на деньгах? На всех американских монетах надпись — мы верим в Бога. С помощью денег на земле совершаются и войны и злодеяния, за них продают наркотики и покупают невиновность. Это истинная вера в Бога или только красивые слова?
— Если человек кается и прощает обиды, он поднимает себя до Бога и становится чище.
— Наверное, я еще не доросла до того, чтобы прощать все обиды, нанесенные мне незаслуженно. Но у меня всегда есть, к кому обратиться за советом. В моей душе живет Мой Бог — отец Александр Мень. Он ведет меня по жизни и ведет так, как, наверное, я того заслуживаю.
— Кто это? — спросил Олег.
— Это тот, кому я верю. Он должен был стать моим крестным отцом. Но я опоздала всего на неделю. И это самое трагичное опоздание в моей судьбе.
Олег помолчал.
— Твой бог — это я.
— Нет. Ты просто человек, с которым мне хорошо.
— Мы меня стесняешься? Накрываешь, когда заходит твоя подруга, не говоришь мне о любви? Неужели тебе не хочется сказать мне, что любишь?
Ну вот. Значит, ему тоже нужен свой кусочек славы, как Натуралисту, как Андрюхе, как Деду?
— Если я это скажу, я потеряю точку возврата. Важнее, что у меня в душе. А как это называть, не важно. Самые искренние чувства те, которые молча. А говорить можно все что угодно и кому угодно. Это ведь только слова.
Олег молча оделся и ушел.
Я осталась сидеть на кухне, проклиная себя за
Он вернулся через полчаса с моей любимой едой и банками пива. Он не хотел ссориться. А я виновато прижалась к нему, и больше мы ничего не обсуждали.
Мы снова жили и радовались каждому дню. Василиса освоилась на дорогах и сама ездила смотреть квартиры. Иначе в чем заключалась ее миссия? Ну поспала вдоволь за стеной и порадовалась за подругу, ну купила себе тряпок и… все? На океане было по-прежнему зябко, а загорели мы легко возле бассейна.
Там везде бассейны, даже возле серых построек семидесятых годов найдется свой маленький, но уютный бассейнчик. Поэтому в океане купаются в основном туристы. Стараются урвать свой кусок природы.
Дата отъезда застала нас врасплох. Мне уезжать не хотелось, с квартирой мы не определились, а погода только начала налаживаться. Хотя погода интересовала меня меньше всего. В Москве вообще была зима. И там не было Олега. А здесь хоть в ливень, хоть в ураган тебя обнимают такие желанные руки.
— Это наша последняя ночь, — грустно сказал Олег.
— Крайняя, а не последняя, — пошутила я, чтобы не расплакаться.
Мы сидели на кухне и разговаривали о будущем, в которое каждый из нас верил с трудом.
— Не улетай, поменяй билеты, — попросил Олег.
— Василиса не останется. Да и потом, что изменит лишняя неделя? Лучше ты прилетай в Москву. Будешь жить у меня, — предложила я.
— А чем я там буду заниматься? — удивился Олег.
— Ничем. Как и здесь. Только там мы будем вместе.
— Я не для того уезжал, чтобы вернуться. Лучше ты возвращайся скорее, и мы снова будем вместе.
Логично. Зачем он тогда уезжал? А уезжал он, чтобы держать в руках монеты с надписью о вере в Бога, чтобы быть частью природы, а не частью магнитных бурь, чтобы любить тех, кто едет за любовью.
Я поцеловала его на прощанье и ушла к Василисе.
И всю ночь слушала, как стучали наши сердца, только уже не в унисон.
Москва встретила нас унылой хлябью. Тут же подскочило давление, начался насморк и, что самое неприятное, осип голос после неистового самолетного кондиционера. Все пассажиры кутались в пледы, чихали, кашляли и молчали. Потому что думали: кто я такой, чтобы ради меня одного утепляли воздух? Терпеливая покорная людская масса.
Мы переписывались с Олегом каждый вечер. Обменивались шутками, одевали и раздевали друг друга словами. Потом созванивались, чтобы объединиться в одно дыхание и вместе помолчать. Мы рвались через коммутаторы цифровых потоков, продирались по волоконно-оптической связи в желании быть единым целым, пусть даже в цифровом формате.