Сдвиг по фазе

Пирсон Кит А.

— Правда, Дэвид, правда!

— Прости. Надо было сказать мне.

Лия с громким бряканьем бросает ложку на тарелку.

— Ты ответил мне, что я чересчур драматизирую!

— Вот как? Что-то непохоже на меня.

— То есть ты не сказал… Но странно посмотрел на меня!

— Знаешь, в следующий раз сфотографируй меня. Чтобы я больше не делал такое выражение лица.

— Это сарказм, что ли?

— Если только самую малость.

Она отпихивает от себя тарелку.

— Я иду спать. И я хочу побыть одна!

— Но…

— Нет,

Дэвид. Даже не думай!

И Лия вылетает из кухни, напоследок хлопнув дверью.

— С Новым годом, Дэвид, — бурчу я себе под нос.

6

Вчерашний вечер закончился признанием жены — признанием, которого я дожидался так долго.

Через час после ужина я пришел в спальню мириться и застал ее в слезах. У нас начался разговор, и она призналась, что нежелание навещать моих родителей связано вовсе не с моей любовью к сельской местности, а с ее прошлым.

Росла Лия в обстановке, весьма далекой от счастливой. Когда ей было только пять, отец бросил семью, и мать вступила на долгую и мучительную стезю алкоголизма. На каком-то этапе вмешались социальные службы, и следующие шесть лет девочку перебрасывали из одной приемной семьи в другую. В конце концов Лие разрешили снова жить с матерью, однако спустя всего полгода после воссоединения ее родительница спрыгнула с четырнадцатого яруса многоэтажной парковки.

В итоге контраст между детством жены и моим собственным порождает нешуточную проблему: она не переносит напоминаний о том, чего у нее никогда не было.

Я ставлю чашку чая на прикроватную тумбочку.

— Спасибо, — хрипит только что проснувшаяся Лия.

— Как ты себя чувствуешь?

— Гораздо лучше. Еще раз прости за истерику.

— Не надо извиняться. Все уже забыто.

Я целую ее на прощание и отправляюсь на работу.

В пути мои мысли заняты вчерашним разговором с женой. Столько слов посвящено обсуждению прошлого — и снова ни одного о будущем. Сколько еще я выдержу бег в этом беличьем колесе? Мне тридцать три, и большинство моих университетских друзей уже устроились в жизни и распланировали будущее. А со мной что будет через три, пять или десять лет? И мысль о прогулках по тому же самому маршруту в тот же самый кабинет и выслушивании тех же самых горестей отнюдь не вызывает у меня восторга.

Если по правде, она вызывает у меня ужас.

Во время моего последнего визита к родителям мы с отцом долго обсуждали мою ситуацию. Хоть человек он и участливый, но выкладывать горькую правду не стесняется и порой проделывает это весьма бесцеремонно. Очевидно, такая манера сформировалась у него еще на работе. Руководство социальными службами подразумевает компромисс между нуждами населения и ограниченным бюджетом. В некоторых случаях, не сомневаюсь, отцу приходилось говорить нет, в то время как его совесть требовала противоположного.

Другая проблема заключается в том, что он не воспринимает меня ни как тридцатитрехлетнего мужчину, ни как профессионального психотерапевта.

Для него я только сын. Сын, у которого несчастная жизнь, но который не желает что-либо менять в ней из страха огорчить жену. Как отцу представляется, мне всего лишь надо поставить Лию перед фактом нашего переезда из Лондона, совершенно не считаясь с ее мнением. Он отнюдь не дремучая деревенщина, однако остается истинным представителем своего поколения. Поколения, для которого мужчины есть мужчины, а женщины делают что им велено. Мне и в голову не приходит обвинять отца в сексизме, но кое-какие его взгляды все же чересчур упрощенные.

— Твоей жене нужна сильная рука, — заявил он тогда. — Для ее же собственного блага.

Естественно, я принялся защищать Лию и обвинил отца в нечуткости и непонимании серьезности психических заболеваний. На него это впечатления не произвело, и последовало встречное обвинение — я, мол, чересчур идеалистичен, вплоть до добровольного принятия мученичества. Для убедительности отец прибегнул к избитой аналогии: порой стену приходится разбирать медленно и осторожно, кирпич за кирпичом. В некоторых же случаях куда действеннее использовать кувалду. По его мнению, мне не стоит пренебрегать данным инструментом, в особенности касательно отношений с женой.

Отца я люблю и уважаю, и все же насчет Лии он очень и очень ошибается. Увы, альтернативного реалистичного разрешения ситуации я пока не вижу.

В половине девятого я переступаю порог вестибюля «Здравого ума», и Дебби, разумеется, уже за стойкой.

— Доброе утро, Дебс.

— Еще какое, — невозмутимо отзывается женщина.

— Все в порядке?

— Вообще-то, нет. Арендаторы из соседнего здания предупредили о съезде.

— Вот те на! Почему, объяснили?

— Они не обязаны, да это и не имеет значения. Зато имеет значение, что мы не можем позволить этому зданию долго пустовать.

Раздается стук в дверь. Я оборачиваюсь, ожидая увидеть одного из психотерапевтов-волонтеров, однако за стеклом стоит коренастый мужчина средних лет.

— Узнай, пожалуйста, чего он хочет, — просит меня Дебби.

— Нет проблем.

Я открываю дверь.

— Доброе утро, — бодро произносит мужчина.

Как правило, обращающиеся к нам за помощью не носят черных костюмов и дорогих на вид пальто. Тем не менее по одежке судить не стоит. Спектр наших посетителей весьма широк, поскольку психические заболевания классовых различий не ведают.

— Чем могу помочь?

— Могу я войти? На улице холодновато.

— О, простите. Конечно же, заходите.

Я пропускаю его внутрь. В вестибюле он снимает черные кожаные перчатки и осматривается по сторонам.

— Вы знали, что раньше в этом здании располагалась табачная лавка? — деловито осведомляется он.

— Нет, не знал.

— Давным-давно, «Берк и сыновья» славились выбором сигар… кубинские, эквадорские, гондурасские…

Он шумно втягивает носом, словно в воздухе по-прежнему витает запах табака.