Се?рфер. Запах шторма
Шрифт:
Кир небрежно целует меня в плечо и отправляет колбасу себе в рот.
— Не сгорит, — быстро кидаю на сковороду оставшиеся ломтики и выливаю взбитую смесь, — Хочешь помочь или пришёл проконтролировать процесс?
— Проконтролировать и помочь, — кивает на приготовленные мною для нарезки в салат овощи и зелень. — Это для салата?
— Угу.
— Всё уже мытое?
— Мытое, мытое, — усмехаюсь краем губ, ожидая, что он сейчас и там чего-нибудь прихватит, в ожидании пока я готовлю.
— Отлично! — тянется через моё плечо к висящему передо мной шкафчику, открывает
Ты смотри — и, правда, помочь решил!
Достаю из выдвижного ящичка ещё один нож, беру ещё одну доску и приступаю к нарезке помидор. Скоро закончив с зеленью, он так же ловко и быстро начинает разделываться с огурцами.
— Слушай, вот только не говори мне, что ты и готовишь хорошо!
— Вполне. А что такое?
— Да так, ничего, — с лёгкой усмешкой покачиваю головой.
— Ну, по крайней мере, какие-то основные блюда, которые в состоянии приготовить каждый — могу. Мясо люблю готовить, рыбу запекать, блинчики печь.
— Блинчики? Ооо! Мужчина, пекущий на завтрак блинчики — как эротично!
Смеётся.
— А борщ украинский можешь сварганить?
Чёрт! Ну, вот зачем я это спросила?
— Могу. Ничего сложного.
Ну, конечно! Кто бы сомневался! И где таких делают?… Отлично!
— Отлично?
Чёрт, я произнесла это вслух? Ну, и что ты на это сейчас ответишь? А?
Чтобы перевести тему, всё-таки озвучиваю снова возникший в мыслях вопрос.
— А есть что-нибудь, что ты не умеешь или делаешь плохо?
— Хм. Ну, конечно, есть! Никто не умеет делать всё. Что касается бытовых дел, меня отец учил, что мужчина обязан не только достойно обеспечивать семью, но и по ремонту в доме и хозяйству должен всё уметь. А остальному, что тебе в жизни интересно и нравится, можно и нужно научиться при желании.
— О! Как мне нравится жизненная позиция твоего отца! А есть что-то, что тебе не нравится, и поэтому ты делаешь это «так себе»?
— Нуу, дай-ка подумать. Если опять про быт говорить — я посуду мыть не люблю, особенно мелочь — вилки там, ложки. Картошку чистить тоже. Но, это не значит, что когда это надо сделать или больше некому я делаю это «так себе». Вот полотёр из меня точно «так себе». Уборка — это совсем не моё!
— Ну, слава богу! Это был бы уже совсем перебор!
— Ха-ха-ха!
Омлет с колбасой готов. Салат тоже. Садимся за большой деревянный стол. Первым усаживается Кир. А я размещаюсь не рядом с ним, а напротив. Почему не рядом? Не знаю, наверное, потому что подсознательно хочу сохранить между нами физическую дистанцию за едой. Хотя и понимаю, что это глупо — я уже её нарушила так, что дальше некуда.
— Хотела бы я познакомиться с твоим отцом! Ну, не то чтобы. … Просто, если бы он сейчас оказался вдруг здесь, — зачем-то сразу же поправляю себя
Да знаю я, знаю, зачем поправляю! Я просто не хочу навязываться. Даже мимоходом, проскользнувшими намёками в разговоре.
— К сожалению, это невозможно, — отвечает, вмиг став серьёзным, — Он умер.
— Давно? — срывается у меня вместо обычных «прости» и «соболезную».
— Давно, — его лоб снова прорезают складки, словно защита от кого-то, кто вторгается на глубоко личную территорию, — Давай не будем об этом!
— Хорошо. Извини!
Я плавно перевожу тему на будничную.
— Я положу тебе салат в тарелку. Скажи мне, когда хватит.
Лёша заезжает за нами, как и договаривались, примерно через час. Марина со своими друзьями уже на Клемухе, как её любовно называют местные и планеристы.
По дороге, сидя на заднем сидении, рассказываю о том, что мне ещё известно про эту гору. О том, что она — колыбель советского планеризма и является Меккой планеризма Крыма до сих пор. Что её высота около двухсот семидесяти метров, протяжённость около восьми километров, а ширина колеблется от трёхсот до шестисот метров. Что это одна из двух вершин в мире, где образуются восходящие воздушные потоки подобной силы. Вторая находится в Америке. Что впервые уникальные свойства, которыми она обладает, обнаружили в 1920-х один лётчик, внук художника Айвазовского, и поэт Макс Волошин. Поразившие виды заставили поэта бросить в воздух шляпу, которая поднялась вверх и начала медленно планировать вниз. Это натолкнуло лётчика на мысль об организации здесь места для полётов. Что изначально она называлась Узун-Сырт, в переводе с тюркского — «длинная, плоская спина». И что, если смотреть на неё со стороны горы Коклюк, на которой стоит беседка «Звездопад воспоминаний», она действительно напоминает гигантскую застывшую волну.
— Ого! У тебя прямо-таки энциклопедические знания про эту гору, Оль! При том, что ты на ней ещё не была сама. — восхищённо восклицает Алексей, когда я, наконец, замолкаю.
— Просто я хорошо запоминаю то, что мне интересно. — скромно откликаюсь я.
— Гигантская застывшая волна. … А почему теперь Клементьева? «Основатель центра планеристов?» — спрашивает мой сёрфер.
— Нет, не основатель. Испытатель-планерист. Он погиб здесь во время испытаний своего планера. Молодой был совсем. Всего двадцать восемь лет.
— Как твоему отцу, Кир! — замечает Лёша.
— Мой отец здесь при чём? — довольно резко откликается тот.
— Да, так. Просто вспомнил. … Извини.
Когда подъезжаем к длинному склону горы, Кир замечает белый обелиск с макетом самолёта на её вершине.
— Памятник Клементьеву?
— Наверное. Но не уверена — не была рядом с ним.
На Клемухе ветрено. Парапланеристы один за другим ставят купола и взлетают, поднимаясь вверх над склоном. Разноцветные крылья парят на разной высоте, на фоне ярко голубого неба и белых пушистых облаков.