Седьмая чаша
Шрифт:
— Он слишком добр ко мне. И все же с тех пор я стараюсь избегать подобных ситуаций.
— Вы ввязались во все это ради своего друга. Это богоугодное дело, дело чести.
Он помолчал.
— Честь — большая редкость при дворе, в тех кругах, в которых мне приходится вращаться.
Я поймал себя на том, что начинаю испытывать все большую теплоту по отношению к этому человеку, несмотря на то, как скверно началось наше знакомство.
— Долго вы являетесь королевским коронером? — поинтересовался
— Я всего лишь его помощник. По большей части моя работа связана со смертями, происходящими в Лондоне. А вообще-то я получил эту должность шесть лет назад.
Он внимательно посмотрел на меня и добавил:
— Еще при лорде Кромвеле, упокой, Господи, его душу. Сейчас для реформаторов наступили трудные времена. Мы ходим по лезвию бритвы.
— Сегодня видел, как в темницу потащили мясника. По словам жены, за то, что он продавал мясо в Великий пост.
Харснет понимающе кивнул.
— Сегодня утром констебли получили приказ задержать всех мясников, подозреваемых в торговле мясом во время Великого поста. Этих несчастных подвергнут не очень тактичному допросу с целью узнать имена их покупателей. В результате те, кто ставит Слово Божье выше древних правил религиозной диеты, будут арестованы. Вот как преследует нас нынче Боннер.
Харснет улыбнулся злой улыбкой, отчего на мгновение его лицо стало неприятным.
— Впрочем, они могут обнаружить в своих сетях рыбу, которая окажется им не по зубам. Например, в нарушении Великого поста обвинили графа Сюррея, сына герцога Норфолка. Вы знакомы с его стихами?
— Боюсь, что нет.
Мне, конечно, было известно, что сын главной фигуры во фракции папистов пишет стихи.
— Уже находясь в тюрьме, он написал новую поэму. Она посвящена Лондону.
Харснет процитировал:
О, лживый Вавилон! Кузница обмана! Логово злобы! Ужасный рок мечом и огнем Вскоре обрушится на тебя, И прольется кровь мучеников.Я вспомнил о том, как Роджер цитировал Родерика Мора, и на секунду передо мной вновь возникло его лицо. Я вздохнул и посмотрел на Харснета.
— Значит, Сюррей видит Лондон Вавилоном, каким тот предстает в Книге Откровения?
— И который будет разрушен, когда Господь придет, чтобы вершить суд над миром.
Он смотрел на меня, ожидая моей реакции.
— Я думал, Вавилоном обычно называют Рим, и никогда не мог расшифровать смысла Книги Откровения.
Харснет склонил голову.
— Если вы почитаете Откровение внимательнее, то обнаружите, что там предсказано не только как, но и когда наступит конец света.
Не дождавшись
Дальше мы шли молча. Наконец затянувшееся молчание нарушил Барак.
— Как здесь покойно! — заметил он.
Я кивнул. На тропинке, кроме нас, не было ни одной живой души. Слева неспешно несла свои воды Темза, а на грязных лужах время от времени вздувались и лопались пузыри. С правой стороны ветер с шорохом шевелил заросли камыша, на противоположном берегу виднелись дома и лачуги Лондона — «логова злобы», как окрестил его Сюррей.
— Здесь будет довольно людно, когда начнется рабочий день, — заметил Харснет. — По этой дороге до самого вечера будут ездить и ходить люди.
Он снова повернулся ко мне.
— Архиепископ сказал, что вы взялись представлять интересы Адама Кайта. Как он?
— Очень сильно поврежден умом. Вам известно, что с ним произошло?
— Наши викарии дружат, и я раз или два встречал на собраниях его родителей. Они производят впечатление честных, здравомыслящих людей.
— Так и есть, — откликнулся я, гадая, что он имел в виду под словом «собрания».
Уж не противозаконные ли встречи тайного общества по изучению Библии?
— Мне известны опасения преподобного Мифона относительно того, что мастер Кайт может быть одержим нечистым, — заговорил Харснет. — Как бы то ни было, я думаю, ему лучше оставаться там, где он находится. Если он вновь надумает выкинуть какой-нибудь номер, Боннер устроит другой спектакль, где парню отведут главную роль. На вершине костра.
— Совершенно справедливо, сэр, — с чувством ответил я. — Полностью с вами согласен.
На Темзе начиналась жизнь, и ее серая поверхность расцвела белыми пятнышками парусов. Облачный фронт поднялся еще выше и закрыл солнце. На нашем берегу все чаще встречались большие лужи, оставленные приливами. Впереди, рядом с одним из таких грязных водоемов стояла одинокая фигура пожилого рабочего в блузе и широкополой кожаной шляпе. Он следил за нашим приближением прищуренными испуганными глазами, посаженными близко друг к другу на помятом лице. Харснет сошел с дорожки, и его башмаки с хлюпаньем погрузились на шесть дюймов в жидкую грязь.
— Осторожно, сэр! — крикнул ему Барак. — Эта трясина может засосать вас.
Мы с опаской последовали за ним туда, где ждал пожилой рабочий. Круглая лужа, возле которой он стоял, была, наверное, футов двадцати в диаметре.
— Как поживаете, Уилоуз? — приветствовал его Харснет. — Давно нас ждете?
Мужчина низко поклонился, а когда выпрямлялся, его лицо скривилось от боли.
«Видно, бедняга мается спиной», — с искренним сочувствием подумал я.