Седьмая принцесса

Фарджон Элинор

— Так-то, милая барышня. Исполнилось ваше желание. И сто лет вам стукнет, а всё будете молодой. Танцуй день и ночь, Розаура, никогда не устанешь.

С этими словами он сгрёб всех кукол — старика Панталоне, темнокожего Бригеллу, очкастого Доктора, прекрасного Флориндо, очаровательную Розауру и всех остальных, — сгрёб, положил на тележку и укатил прочь.

ИЗ КНИГИ «МАРТИН ПИППИН НА ЛУГУ»

ТОМ КОБЛ И УНА

Когда

Тому Коблу из Югопута стукнуло семь лет, его украли феи. Вернее сказать, он сам укрался, поскольку отдался им в руки по доброй воле.

А приключилось это оттого, что разобиделся Том Кобл на весь белый свет. Жил он с дедом-лесником, который охранял герцогские угодья. Огромный парк простирался вширь по полям и вверх по холмам, а вокруг бежала стена длиною двадцать миль. Там и сям стояли избушки лесников: одни — возле проезжих дорог и узких тропинок, другие — в лесной чаще на тенистых опушках. Тому Коблу посчастливилось: дедова избушка стояла около речки. Вечерами к берегу стягивались рыболовы. Расставят фонари и позеленевшие от влаги корзины, пошуршат в камышах и затаятся. Фонари светят ярко, приманивают рыбу. Едва заслышит Том дедушкин храп — вылезет в окошко и бегом на бережок, с рыболовами разговаривать. Да вот беда — молчат они, точно воды в рот набрали. А у Тома язык так и чешется: порасспросить да порассказать.

— И что вы тут, впотьмах, ловите? — рассуждал Том Кобл. — Нету тут по ночам рыбы, вон она — в небе гуляет. А червяков и мошек зачем на крючок цепляете? Ух, не люблю я мошек, страсть как не люблю. Лучше б на петрушку-сельдерюшку ловили. Ну а в камышах почему попрятались? Знаете историю? Жил да был один ловорыб, сидел вот так же в тростнике да и пустил корни. Так на том месте и остался, пророс. Я ему еду носил. Бывало заколет дедуля свинью — я требухи на берег тащу. Раз пришёл, глядь — нет ловорыба, тростник скосили весь, чтобы крыши крыть. Ловорыб теперь с крыши у Бетси Вэр рыбу ловит.

Рыболовы ничего не отвечали Тому и пропускали все его байки мимо ушей. Однако в камышах вечно шелестел ветерок, тут и там слышалось:

— Ш-ш-ш! Тсс-тсс-тсс!

Том Кобл решил, что ему затыкают рот, и разобиделся.

Неподалёку от дедовых ворот была кочковатая, поросшая травой ложбинка. Тут росли фруктовые деревья, куры похаживали между пёстрых грядок, а возле прудика, затянутого ряской, валялось бесхозное зелёное ведро — краем в воде, краем на суше. Том обыкновенно играл в этой ложбинке, а дальше ему ходить не дозволялось. У подножья холма начинались заросли бука и дикой вишни; вишня вскоре отступала, ей крутой склон не по нраву, зато буки добирались до самой вершины. А с ними, тайком, и Том Кобл. Непростое дело — одолеть прогалины и острые каменистые выступы, того и гляди, упадёшь. В прогалинах толстым слоем лежали палые листья — бурые, точно трёпанный ветром брезент, почти чёрные, точно скорлупки грецких орехов с изнанки. За долгие годы тут скопились горы листьев, Том проваливался в них, как в сугробы, по самую макушку. Листья застревали в волосах, попадали за шиворот, прилипали к одежде спереди и сзади, а ладони и коленки Тома становились черным-черны, словно их натёрли орехом. И дед безошибочно узнавал, откуда вернулся его непоседа внук. Мог бы и не спрашивать:

— Том, где ты был?

Но разве дед смолчит?

Приходилось Тому объяснять:

— Вижу — кролик бежит рогатый, ну и я за ним. Как схвачу за хвост, хвост и оторвался! Тут пришёл сам Герцог в золотых ботинках и сказал, что хвостик надо в палой листве посадить, тогда там на Михайлов день новый кролик вырастет. Пойдём, дедуля, покажу, где я хвост посадил!

Только дед отчего-то не шёл. А брал вместо этого свои шлёпанцы с каминной полки, клал внука себе на колено кверху задницей и шлёпанцем со всего размаху — шлёп! шлёп! После очередной порки Том

Кобл обиделся вконец. Ну чем он виноват, если видит мир так, а не этак, не как все люди?

Такая вот тяжёлая жизнь и заставила Тома Кобла подстроить собственную кражу.

Угодить в руки феям — дело нехитрое. Однажды вечером, перед восходом луны, Том отправился на грибную полянку и улёгся в траве, не прочитав молитвы. Когда луна выкатилась на небо, появились феи и — сцапали Тома.

— Бесполезно плакать, Том Кобл! — заявили феи, когда он проснулся в недрах холма, в подземном царстве. — Нечего слезы лить! Теперь ты наш, на целых семь лет!

— Вовсе я не плачу, — проворчал Том Кобл. — Это старуха Бетси Вэр ревела в три ручья, когда лиса у неё цыплят потаскала. Уж так она убивалась, так ревела, что из герцогского замка приехал дворецкий в атласной розовой карете и привёз золотой жёлоб, чтоб туда старухины слёзы стекали. На конце жёлоба был прудик с золотыми рыбками. Да только слёзы оказались слишком горячими, рыбки зажарились, словно в масле на сковороде. Бетси их и съела. Мне тоже одна рыбёшка досталась, вкусная, на пудинг с патокой похожа.

Выслушав Тома от слова до слова, феи забеспокоились.

— С таким намаешься!

— Может, отпустим?

— Никак нельзя, он на целых семь лет наш! Кто знает, вдруг и научится чему-нибудь путному за это время? С такими задатками он, пожалуй, самого чертяку околпачит!

— Вот, погодите, подучится немножко…

— Чему подучусь? — спросил Том Кобл.

— Колдовству, — бездумно ответил маленький эльф и тут же, опомнившись, закрыл рот ладошкой.

— А мы с дедом вашего чертяку без всякого колдовства околпачили! — сказал Том Кобл. — На части разделали, окорок в дымоходе повесили — подкоптиться, потроха сейчас дедуля разбирает, а копыта с рогами мы засолили, получилась полная кадка.

Тут вышел вперёд старый хромой Волшебник и сказал:

— Отдайте-ка мне паршивца. Я найду на него управу. Пускай у меня на кухне послужит, а научится — чему научу, не больше.

Феи охотно сдали Тома. Кобла с рук на руки Волшебнику и отправились дальше, петь и танцевать.

Волшебник повёл Тома в самую глубь горы. Его убежище состояло из трёх пещер. Первая — кухия — была уставлена кастрюлями, горшочками и мисочками, под которыми весело пел разноцветный огонь — розовый, алый, золотистый, голубой, зелёный, а из-под крышек струился пахучий парок. Волшебник поручил Тому присматривать за очагами и оттирать с горшков грязь и копоть.

— Мы тут колдовские снадобья на ужин готовим? — осведомился Том.

— Нет, — ответил Волшебник. — Мы ужина не готовим вовсе.

— Неужто так и спать — на голодный желудок? — возмутился Том.

— Отчего же? — возразил Волшебник. — Взмахну рукой — и ужин готов!

Тому поставили топчан прямо на кухне.

Во второй пещере он увидел обеденный стол, а ещё тут жила Уна, дочь Волшебника, очень красивая девушка лет шестнадцати. На ней было сотканное из лунного света платье — обычный наряд фей, а поверх его большой клетчатый передник с карманами. Уна сметала со стола крошки пучком птичьих перьев. На пол, однако, падали не хлебные крошки — они превращались на лету в звонкие серебряные монеты. Волшебник укоризненно поглядел на дочку:

— Вечно мне лишнюю работу придумаешь!

— Не могу же я сидеть сложа руки, — ответила Уна.

Тогда Волшебник махнул рукой: вмиг исчезли и крошки, и монетки, а передник Уны развязался сам собой и повис на гвоздике. Однако Уна повязала его снова, вынула из кармана кусочек кожи и принялась яростно тереть стол — до блеска.

— Кого ты привёл, папа? — спросила она, бросив взгляд на Тома Кобла.

Между тем стол под руками Уны защебетал, засвистал нежно, по-соловьиному. Том прямо заслушался, но Уна досадливо сказала столу: