Седьмая тень
Шрифт:
– Вот, гад! Ведь почти уснул, – вырвалось вслух у Антонова. А дальше уже про себя добавил: «все так было замечательно, пока ты не выперся, что тебе надо в моем сне? Теперь точно не усну».
Мысли начали виться и жужжать вокруг Андрея Тихомирова, потом перешли на надоедливого Максима Самохина, который сопел теперь в две дырочки на соседней кровати и смешно раздувал щеки. Ему, наверное, Светка сниться, а не всякие там Тихомировы, заключил Роман, повернулся на другой бок, и стал считать овечек.
Семьдесят третья повернулась к нему своей кучерявой мордой, и стала корчить рожу похожую на Тихомирова, семьдесят
«Профессор медицины и секретных наук,
Бабка Лукерья.
Ведущий специалист в области парапсихологии, хирургии, кардиологии».
Антонов хотел спросить у Северского, что значит «секретных наук», но Северский жестом показал ему: «Тихо!» И Антонов промолчал. Бывший хирург открыл скрипучую дверь, там было темно и сыро: «Как в лесу подумал Антонов», его с силой толкнули в темноту, он упал на коленки и стал обшаривать пол, потому, что Северский закрыл за ним дверь. Что-то теплое и мягкое дышало ему в нос. Роман подумал, что это, наверное, семьдесят четвертая овца снова начинает корчить ему рожу Самохина. Он попытался разглядеть ее, и изо всех сил раскрывал глаза, но ничего не видел, только услышал, как завелся трактор, а потом тракторист стал расталкивать и трясти его. Овца вдруг приобрела рыжей цвет и превратилась в кота, а тракторист обрел лицо Максима Самохина.
– Ну, ты дрыхнешь! Не разбудишь тебя. Вставай быстрей, Маринка уже два раза приходила звать на завтрак.
– Это рыжее чудовище когда-нибудь задушит меня во сне, – сбрасывая недовольного кота на пол, зевая и потягиваясь, произнес Роман.
Быстро позавтракав, пришли к больнице. На улице уже Губкин раздавал поручения девчонкам. Тоня стояла в белой косынке с кисточкой в руках, и в ответ, на указания Губкина молча кивала ему головой. Заметив приближающихся ребят, она улыбнулась, и махнула им рукой. Остальные девчонки тоже обернулись в их сторону и замахали.
Славка с Андреем расчищали кладовку, выносили старую рухлядь, которая уже не подлежала ремонту, скопленную предшественниками Губкина и им самим за время работы в больнице. Ту мебель и допотопную технику, что еще не совсем развалилась, и могла быть починена, по мнению главврача, следующими практикантами, выносу на помойку не подлежала. Максим с Романом аккуратно складывали ее в углу, так чтобы места хватило для новой рухляди, принесенной из палат.
В обеденный перерыв все снова собирались в столовой. Андрей специально, как понял Роман, задержался у крана с водой, заметив подходивших к нему девчонок. Поэтому и Роман в обеденный зал сразу не пошел, хотя его туда с силой тащил Максим. Вкусно пахло едой, очень хотелось есть, но чувство соперничества было сильнее. Желудок предательски заурчал, но Роман не стал идти у него на поводу. Он достал сигарету, нехотя покрутил ее в пальцах, снова затолкал в пачку и подошел к девчонкам:
– Ну, как трудовое утро прошло? –
– Нормально, – ответила Тоня, и улыбнулась. Ее глаза светились, и на душе Романа разлилось теплым бальзамом чувство блаженства.
– Кошмар какой-то, – отозвалась Лена Самохина, этот Губкин просто садист и маньяк. Я уже не чувствую ни рук, ни ног. А мой маникюр? Это что руки медицинского работника, фармацевта? – вытянув перед Романом свои длинные пальчики, пропела Лена. – Это руки доярной колхозницы! – заключила она тоном, не допускающим возражения.
– Колхозной доярки, – поправил ее Антонов.
– Какая разница, – не унималась Лена. – А волосы? Что теперь будет с моими волосами? Они пропитались этой вековой известковой пылью, я их теперь не отмою. У меня уже эта пыль впиталась в кожу, в легкие и, и…
– В мозги, – добавила за нее с иронической улыбкой Света.
– Я позвоню деду, пусть он накажет этого Губкина, у него есть связи, или заберет меня домой. Я больше не могу пахать здесь как на каторге, я ему не крепостная работница! – продолжала бушевать Лена.
– Крепостная крестьянка, – опять поправил ее Роман.
– Ой, никуда ты не позвонишь! – услышал за своей спиной Антонов, голос Максима. – Дед палец о палец не ударит, – и изменив голос, парадируя деда, произнес: – «Леночка, ты должна быть сильной, в жизни надо уметь преодолевать трудности, учись жить самостоятельно, как все. Благо не бывает вечным, оно ценнее тогда, когда ты сам его добиваешься».
Все засмеялись, а Лена метнула на него презрительный взгляд и театрально заплакав, уткнулась в плечо Антонова. Роман опешил. Что делать в такой ситуации? Он мельком глянул на лицо Тихомирова, тот стоял и довольно ухмылялся, Тоня повернулась и пошла в сторону обеденного зала, на миг Роману показалось, что она улыбнулась себе в плечо, Максим не скрывал своего счастливого, мстительного взгляда.
Все пошли обедать, а Роману теперь нужно было успокаивать эту «крепостную, доярную работницу».
На этот спектакль ушло сорок минут времени, все уже пообедали, желудок Антонова уже в голос подавал ему сигналы, издавая непристойные звуки, а Ленка все не унималась. Наконец, Антонов вырвался из ее цепких рук, уговори ее пойти поесть, набраться новых сил для вселенских подвигов во имя процветания медицины и хороших отметок по практике, а также рекомендаций «главврача-садиста».
В столовой они сидели одни, обед уже давно остыл, остальные отобедав вышли на улицу, и весело щебетали. В окно столовой Антонов видел, как Тихомиров с довольной рожей стоял рядом с Тоней, невинно улыбался ей, а сам ненасытным взглядом пожирал ее, радуясь тому, что так легко отделался от Антонова.
В столовой Роман еще двадцать минут слушал о бедах и несчастьях всех Самохиных, потом о конкретном невезении несчастной внучки, которая вынуждена прозябать в трущобах в лучшие годы своей жизни, а дед-тиран тем временем не желает им помогать и надавить на кого следует. Наконец обеденный перерыв закончился, и Антонов со вздохом облегчения, сообщил Лене, что ему пора на свой участок фронта.
Весь трудовой день Антонов ждал его окончания. Чтобы наконец-то поговорить с Тоней о приключении в лесу, обсудить так волновавшие его вопросы, узнать, что она рассказала девчонкам об этом происшествии.