Седьмая тень
Шрифт:
Официантка принесла два кофе, плитку шоколада и одно заварное пирожное. Выставив все перед Рябининым, она оценивающе взглянула на него, потом смерила презрительным взглядом Тоню, фыркнула, собрала грязную посуду, и, виляя бедрами, удалилась.
Рябинин подвинул чашку кофе к девушке, положил перед ней пирожное и шоколад и продолжил:
– Я разговаривал с Северским, и он плел мне о какой-то Берегине, о какой-то Лиле, вы случайно не в курсе, кто эти таинственные дамы?
– Лиля, это бывшая жена Ивана Николаевича, я сама с ним лично не знакома, но слышала, что у него жена пропала более двадцати лет назад, кто говорит, что она якобы его бросила, кто-то что просто переехала в Москву, а там ее след потерялся, в общем болтают всякое, а правду даже ее мать Ольга Петровна, не знает. Это мать Лили, говорят, что она подавала в розыск несколько раз, да только Лилю так и не нашли. А Иван Николаевич все ждет ее, надеется, что
Она взглянула на часы и заторопилась попрощаться с Рябининым, сославшись на то, что ей надо успеть заглянуть в библиотеку, до ее закрытия.
Когда она ушла, Рябинин заметил, что девушка практически ни к чему не прикоснулась, разве, что выпила пару глотков противного кофе, чтобы не обидеть Рябинина. Шоколад и пирожное остались не тронутыми. Рябинин расплатился с назойливой официанткой, которая навязывалась к нему в гиды по достопримечательностям городка, но Рябинин устоял, взял со стола на всякий случай шоколадную плитку, хотя в принципе сладкого он не любил, и вышел из придорожного кафе.
Зря время только потерял, ругал он себя и с чем собственно я возвращаюсь домой, вопросов у меня больше, чем ответов, и если в начале следствия был один неизвестный, то теперь их три. И как все это между собой связано, я не знаю. Берегини, Недоли, домовые Фильки, просто бред какой-то. Может быть, все люди тут с ума постепенно сходят, и он в том числе, развивал свою мысль Рябинин, подъезжая к дому Ольги Петровны Светояровой.
Девочка-подросток провела его в светлую чистую комнату, там, на маленьком старом диванчике сидела пожилая женщина, рядом с ней махая пушистым хвостом как веером, восседал большой рыжий кот с зелеными хитрыми глазами. Он не дружелюбно посмотрел на Рябинина и, прижав уши, громко замурлыкал, перебивая хозяйку.
– Проходите, присаживайтесь, где вам удобно, – обратилась она к Рябинину, а потом к девочке, – Мариночка, детка, поставь, пожалуйста чайник, да на стол собери.
– Нет, нет, – поспешил остановить девочку Рябинин, – я только что плотно пообедал и кофе выпил, так что вы не беспокойтесь.
– Что кофе, это ерунда, вы наш чай попробуйте, он из семи трав состоит, они силы предают, бодрости, а еще лечат от многих болезней, ведь так Ольга Петровна? – обратилась девочка к Святояровой.
– Да, конечно, выпейте хотя бы чаю, – поддержала ее хозяйка.
– Уговорили, – с улыбкой махнул рукой Рябинин,– давайте ваш знаменитый чай.
Девочка побежала на кухню, а Ольга Петровна обратилась к нему:
– Вы по поводу Лили? – ее голос задрожал, а руки стали теребить носовой платочек, – я права?
– И да, и нет, – решил успокоить ее Рябинин. – Дело в том, – начал он, стараясь подбирать слова, – что я веду расследование одного запутанного дела, о пропаже человека, а точнее Романа Антонова. Вы были с ним знакомы?
– Конечно, прекрасный молодой человек, он жил у меня со своим приятелем Самохиным Максимом, пока они практику проходили в нашей больнице-амбулатории. А, что случилось? – в свою очередь спросила Ольга Петровна.
– Сам до сих пор не знаю. Вот пытаюсь выяснить. А вы в его поведении ничего странного не замечали? – снова задал вопрос Рябинин.
– Нет, очень замечательный, молодой человек, порядочный, скромный, я еще подумала, его родители должны им гордиться. Он так лихо сложные операции проводил, как будто это у него в крови. Илья Петрович пошутил тогда на его счет «Мол, со скальпелем в руках родился», – улыбнулась пожилая женщина, обнажив свои ровные целые зубы.
Пришла худенькая девчушка, стала сервировать стол к чаю, появились красивые из тонкого фарфора чашки с изображенными на них одуванчиками, Рябинин вспомнил, как незадолго, до отъезда, пил чай с девушкой Дашей, в квартире Кондратьева из разномастных пораненных чашек. А потом, из чашек Ирины Петровны Антоновой, где все было подобрано в тон: и скатерть, и салфетки, и вазочка с цветами, и чайные ложки, и даже носовой платочек хозяйки. И там, и там он чувствовал дискомфорт, и ему хотелось быстрее покинуть эти квартиры. Однако теперь, он чувствовал гармонию, на ослепительно белой скатерти без всяких излишеств, были простые чашки, обыкновенные ложки, на столе стояли в разных
– Пейте чай, когда-то дочь моя Лиля, тоже травы сама собирала, как-то по-особенному их сушила, а потом чайные букеты плела. Теперь вот Марина у нас этим занимается, – кивнула в сторону девочки Ольга Петровна.
– Ой, куда мне до тети Лили, – скромно потупила глаза девочка, – я так просто травы собираю, смотрю, какие тетя Лиля собирала, такие и я собираю.
– Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете о пропаже вашей дочери, – попросил Рябинин, – я знаю это нелегко, но от этого зависит успех моего дела и возможно проясниться ваше.
– Хорошо, спрашивайте, что вас интересует? – взяв себя в руки, приготовилась отвечать женщина.
– Расскажите о Лиле, какая она была? Чем занималась? Каковы были ее увлечения? По какой причине она пропала? Что предшествовало этим событиям? Каковы были результаты поисков? – завалил ее вопросами Рябинин.
– Лиля, моя единственная дочь, поэтому вам может показаться, что я буду необъективна. Но поверьте мне, она была именно такой, какой она осталась в моем сердце и памяти.
Женщина смахнула платочком наплывшую слезу и продолжала:
– Когда мы познакомились с ее отцом, мне было восемнадцать лет, я тогда на фронте была, при медсанбате на службе состояла, и медсестрой и санитаркой, в общем, кем придется. Бойцов с поля боя выносила, и в палаточном госпитале работала, и бинты стирала, и перевязки делала. И вот, как-то был немецкий авианалет, госпиталь палаточный разбомбило, врачи и хирург, как раз на операции были, их всех там сразу и накрыло. А меня хирург наш Сергей Александрович Воронин спас. Незадолго, до налета он меня выставил из операционного блока, и велел идти выспаться, да строго настрого наказал в общую палатку не ходить, там не дадут поспать, а идти за госпиталь в стожок сена. Я так и поступила. Уж не знаю, сколько я проспала или только уснула, как отовсюду крик, шум, взрывы доноситься стали. Я со сна ничего понять не могу, куда бежать, что делать. Наверное, эта заминка и решила мою жизнь. В стожок ни одна бомба не попала, а вокруг все в воронках, везде тела людские, живые, мертвые, руки, ноги, стоны. Мечусь я среди них, а у самой даже санитарной сумки нет, чтобы перевязку кому-нибудь сделать. И куда за помощью бежать не знаю. В тыл – далеко, на линию фронта – близко, но немцы могли ее прорвать, и в наступление пойти. И вдруг слышу, голос чей-то меня зовет: «Сестренка, милая, спаси!» Смотрю, лейтенантик молодой лежит, за живот держится, а из раны кишки видны. «Не жилец», думаю. Но он так жалостливо просит помощи, что не смогла я мимо пройти. Оттащила его к стожку, где сама спаслась, уложила поудобнее, а тут опять самолеты немецкие налетели, бомбить стали, а стожок опять не тронули. Так вдвоем мы и остались живы. Когда затихло все, оглядела я его рану, нижнюю свою рубашку порвала да перевязала, как смогла, и потащила его в тыл. Весь день без отдыха несла, он уже сознание терял, а все спасти просил. А тут немцы на мотоциклах догоняют, я в канаву за деревья. Его и себя ветками укрыла. Он застонал, они и пустили автоматную очередь по нам и дальше поехали. Перебило мне обе ноги, сама плачу идти не могу, ползу и раненого тащу. Он как в сознание придет, умоляет не бросать его: «вытащишь, говорит, женюсь на тебе».
Так я его и дотащила, до ближайшей деревеньки, потом люди местные помогли. Видимо от напряжения и боли я тоже сознание потеряла. Очнулась уже в госпитале, ноги перевязанные, лежу на кровати, встать не могу. Голову поворачиваю, рядом лейтенантик лежит, живой значит. Ухаживала я за ним почти полгода, пока он на ноги встал. Меня давно уж комиссовали, а я осталась при госпитале, сначала на костылях, потом с палочкой. А сама все к Алешеньке своему бегаю, так того лейтенантика звали, проведаю да помогаю чем могу. Долго у него рана не заживала, то гноилась, то потом еще один осколок обнаружился. А я все при нем, каждую свободную минуточку. А по вечерам, чтоб никто не видел, в часовенку бегала, Бога просила, чтоб сохранил жизнь моему дорогому человеку. Вот там-то я однажды и встретила старушку-знахарку. Она за руку меня взяла, да и говорит: «Тяжелая судьба досталась тебе дочка, но ты сильная справишься. А паренька своего отваром попои, который тебе дам. Все и пройдет. Приходи завтра ко мне вечерком, я тут не далеко живу, за часовней направо, там через парк, а в конце улицы домик мой последний и будет». Вот так она и подняла травами, да заговорами разными моего Алешеньку. Выписали его из госпиталя, приехали за ним его родные, увезли домой в Рязанскую область. Перед отъездом обещал он мне вернуться, забрать меня и исполнить свое обещание. Да видно не судьба. И война уж закончилась, а я все при госпитале работаю, жду его, вдруг он приедет, а меня нет.