Седьмая жена
Шрифт:
Жилы его вздулись под дрожащей кожей. Еще минута, и он не шагнул, а с грохотом взмыл вверх.
В опустевшую дыру хлынул дневной свет.
Ликующие крики спасателей слились с лошадиным ржанием и топотом копыт по доскам.
Толик вернулся на берег, спустил Антона на землю и начал прочувствованно трясти ему руку.
Распираемые гордостью, обняв друг друга за плечи, они выбрались из-под моста и замерли в картинной позе, ожидая поздравлений, дубовых венков, благодарственных грамот или хотя бы приветливого кивка.
Но никто не обратил на них внимания. Мужики уже перевели
Антон не мог смириться с происходящим. Он перебежал через мост, приблизился к запряженной телеге.
– Всем теперь ясно, как извлекать коней? – весело крикнул он. – Если кто не запоминал, можно повторять.
Мужики посмотрели на него с молчаливым недоумением. Переглянулись. Им явно было неловко за перемазанного, назойливого иностранца. «Кого он хочет от нас, – было написано на их лицах. – Мы долго и честно трудились, вытаскивали провалившегося на мосту коня. Наконец с Божьей помощью одолели всем миром это нелегкое дело. А этот прибежал на готовенькое и хочет теперь примазаться… Нет, не знают заграничные, как вести себя, нету у них правильной манеры».
Они молча расселись по краям телеги и поехали в сторону деревни. Даже Толик Сухумин обогнал Антона и присоединился к своим.
Антон, как оплеванный, потащился следом, пытаясь уложить в своей непривычной, тщеславной, заграничной голове трудный, но – видимо – очень важный урок.
Бабка Пелагея возилась у жадной до дров русской печи, готовила обед. Пламя бушевало в кирпичной пещере. Языки его высовывались наружу, лизали бока двух чугунков, загибались наверх в дымоход. Пахло смолой и капустой. Печь медленно запасалась теплом, чтобы потом нехотя отдать его ночью спящим обитателям дома.
– А где же наша Мелада? – спросил Антон. – Просыпалась уже и вставала?
Бабка Пелагея отставила ухват и глянула на него сочувственно.
– Мелада, Антоша, уже спозаранку вставши и неизвестно куда уехамши.
– Как уехамши? Куда? Без сказанных слов прощанья?
– А вроде она вам письмецо оставляла. Аккуратно на столике положено, возле вашей кровати. Али не заметили? Не знаю, что в том письме, не по-нашему написано.
Антон ринулся в свою комнату. Исписанная страница была прислонена к стакану с букетом засохшего овса. Как он мог ее не заметить?
«Доброе утро. Простите. Должна была уехать. Хочу найти вашу Голду. Чтобы вы поговорили с ней и убедились. Не мы заманили ее, а она убежала от вас. Иначе мне не будет покоя. Вам нет нужды ехать со мной. Вы были бы только помехой. Со своим подбитым глазом и эстонским акцентом. Поживите два дня в деревне. Может быть, три. Ищите травы. Деревенские к вам отнеслись хорошо. Они понимают вас без переводчика. А вы – их. Не будет никаких неприятностей. Но умоляю – не углубляйтесь в лес. Тем более – один. Боритесь с этой новой страстью. В пасмурный день заблудиться ничего не стоит. По нему можно пройти десятки километров и никого не встретить.
Письмо на всякий случай сожгите. Ваша М.»
Он вернулся на кухню расстроенный. Машинально сунул листок в гудящее пламя. Бабка Пелагея вздохнула и задумчиво сказала:
– Вот они, автомобили да мотоциклы… Вскочила и умчалась. Не знали мы раньше такой напасти, жили себе рядышком и жили… Куда же это ее унесло?
– Не знаю точно. Писала, что по делам. Будет разъезжать через всю область на несколько дней.
– Одно тебе скажу, Антоша: спрашивала она меня, как проехать в деревню Волохонка, к Тихомировой Ирине Борисовне.
– Это означает что?
– А то это означает, что молодые девки к Борисовне только за одним ездят: либо нужно им приворожить чье-то сердце, либо свое отворожить. Нет лучшей ворожеи во всей нашей округе.
Отблески пещерного огня осветили лицо старухи. Она подняла руку и указала пальцем на икону.
– Господа просить разучились, а к колдунам все еще бегают. Не знаешь ты, Антоша, кто ей сердце на этот раз растревожил?
– Нет, не знаю. Даже не думаю так. Она всегда держит свои чувства под строгой командой. Почему? Почему нельзя быть шире открытым?
– Это кому как. Есть люди, у которых чувства слабые и добрые, как детки. Таких отчего не выпустить поиграть на приволье. Они ни себя не поранят, ни другим не повредят. А есть такие – что ни чувство, то буйный хулиган. Таких выпустишь без конвоя – они наделают делов. Все кругом спалят, разобьют, изничтожат. Вот, например, едет к нам на своем тракторе Витя Полусветов. Слыхал о нем?
– Да.
– Ты держись от него поначалу в сторонке. А то злые люди ему уже наболтали с три короба про вас с Меладой. Как бы он ягодку мою, цвятинку, не задел со зла своей гусеницей. Или тебя.
– Говорят, он был ее старинное пламя.
– Не верь. Сам-то он по ней сох – это правда. Как она приехала первый год на лето, студенткой на каникулы, так он голову и потерял. Но у нас это для парня считается большой позор. Задразнят, пословицами закидают. «Влюбился – как сажа в рожу влепился». «Влюбился – как мышь в короб ввалился». Цветы поднести, как в городе, или какие ни на есть колечки-браслетики – ни-ни. Влюбляться – девкина морока. «Для милого дружка и сережку из ушка», «Милый не злодей, а иссушил до костей» – и пословицы-то все про одних девок.
– У нас это называется мужественный шовинизм.
– Вот он и начал ухаживать за ней не по-городскому, а по-нашему. То насмешку на танцах кинет, заржет с приятелями. То подкараулит на тропинке, напугает в темноте. То на тракторе начнет ночью взад-вперед гонять. Она осерчала однажды, да и выскочила с двустволкой на крыльцо. И как стрельнет!
– Попала?!
– С правого ствола смела ему все грибы с капота. А как навела левый на кабину, он тут же задний ход. Спужался, отстал от нее. Но не забыл до сих пор, остался с уязвленным сердцем. Когда она приезжает, никому к ней подойти не даст.