Седьмой сын (сборник)
Шрифт:
С усилием открыв глаза, она увидела на потолке переливающуюся люстру с длинными подвесками. Сквозь грань хрусталя вспыхивали красноватые иглы закатных лучей весеннего солнца.
— Тяжелых много, — говорил седой мужчина в белом халате.
Это был польский врач только вчера освобожденного местечка. А этот комфортабельный госпиталь с шелковыми обоями, с хрустальными люстрами когда-то был усадьбой польского пана Вишневского. С приходом немцев пан был убит, усадьбу себе присвоил немец Прейфер, владелец кондитерской фабрики.
Русские танки пришли в местечко совсем не с той стороны, откуда их ждали…
Отступая, немцы расстреливали своих рабынь — русских пленниц.
После ухода немцев польские крестьяне перенесли раненых в усадьбу.
— Тяжелых очень много, — повторил врач, обращаясь к майору Румянцеву, который первым ворвался в местечко, первым увидел трагедию русских невольниц, — на груди убитых и раненных девушек ляписом были выжжены номера.
— Будем лечить, — скупо роняя слова, говорил сухопарый доктор.
Нина равнодушно всматривалась в докторов, в майора, прислушиваясь к их приглушенному говору.
На разрисованном потолке, переливаясь в хрустальных подвесках люстры, догорали последние вспышки вечерней зари.
Все казалось сном. Ей много раз снилось на чужбине и жаркое солнце родины, и закатные лучи на реке…
Она приподнялась на локтях: розоватые сумерки весеннего вечера глядели в окна большого особняка.
Нина увидела на форменной фуражке майора пятиконечную красноармейскую звезду… Улыбнулась, не сводя с майора глаз… Затем осторожно опустилась на подушку, закрыла глаза и вспомнила все…
Из чайника капал кипяток. Горячая капля воды, кругло-прозрачная, цепляясь за кончик горлышка, пугливо дрожа, падала на грязный притоптанный снег.
В посиневшем морозном воздухе висел сухой цокот кованых сапог и лающий окрик немецких часовых. Капли из чайника падали горячей сверлящей иглой, просачиваясь в снег, обнажая под ним черный кружочек земли. Пар застывал на лету. Кутаясь в шерстяные шарфы, в одеяла, в женские платки, немецкие солдаты торопливо бежали к эшелону.
Офицер-гестаповец в черной шинели деловито прошел по перрону, коротким тупым ножом он постукивал в наглухо закрытые товарные вагоны, нумеруя их.
На станции Ростов немцы проверяли живой груз, отправляемый в Германию. Тысячи девушек: из Ставрополя, Кисловодска, Осетии, Кабарды были согнаны и замурованы в эти ящики смерти.
Семьдесят вагонов мутной длинной шеренгой стояли на первом пути, готовые к отправке. Офицер прошел мимо часового, злобно толкнул дымящийся чайник с кипятком, и капли торопливо закапали на землю, будто старались пробиться сквозь снег к родной земле, разжечь ее и остаться на ней…
А за дверью товарного вагона, в битком набитом ящике, висела затхлая темнота.
Сквозь трещину в двери, в
Прижавшись друг к другу, девушки молчали. Вагон вздрагивал, доносились свистки с перрона. Нина, вплотную прижавшись к трещине, тоже старалась разглядеть перрон, но перед ее глазами торчал стальной штык винтовки и плоский щетинистый подбородок немецкого часового.
Черный кружочек земли, прожженный горячей каплей воды, вдруг попался Нине на глаза, она вгляделась в него и заплакала, горько причитая.
— …Ох, девушки, остаться бы на этом маленьком кусочке земли, остаться бы на ней, но только на родной земле.
Она громко плакала, заплакали и другие. А дымящиеся капли с наклоненного горлышка чайника все падали на снег, прожигая его.
— Плачьте, девушки, плачьте!.. Падайте, слезы девичьи, — продолжала она голосить, — растопите, разожгите землю мою, разнесите по земле моей скорбь нашу, муки наши!.. Росой печали и ненависти просочитесь в грудь земли моей. Железными ростками гнева и мести взойдите на земле моей…
— Плачьте, девушки, плачьте!
— Железными молотками в черные ящики смерти замурована юность наша…
— Пусть росой кровавой падут наши слезы на землю немецкую.
— Пылающими кострами пусть разольются для них реки наши.
— В металл расплавленный пусть превратятся для них горы наши, леса и степи наши…
Вагон вздрогнул, сделал несколько рывков вперед, назад. Раздались свистки, цокот сапог, лающий окрик. Наконец состав тронулся.
— Не плачьте, девушки, не надо, — обратилась Нина к подругам, — нельзя нам плакать, совсем пропадем, если будем плакать.
Она старалась найти особенные, какие-нибудь внушительно нужные слова, но, не умея их найти, попросила вторично:
— Не плачьте… Не надо. Жалко мне и вас и себя. Нас освободят, вот увидите, освободят…
Дрожал вагон. Казалось, он кружит на одном месте. Не стало ни времени, ни пространства, ни тьмы, ни света. Был только заволоченный серой мутью ящик-вагон, да вповалку лежащие пленницы.
Страшная печать рабства, тоскливая обреченность лежали на серых, измученных лицах невольниц. Когда-то это были люди со своими радостями и мечтами.
В мутной тьме вагона, под мерный рокот колес, полузабывшись, Нина грезила…
Летом 1941 г. перед окончанием десятилетки она написала в анкете:
«Хочу закончить Московский архитектурный институт. Строить красивые дома; от ущелья к ущелью протянуть висячие ажурные мосты; в горах над алмазными рудниками построить сверкающие санатории, просторные школы…»
— Романтик ты, Нина, но инженер-романтик — это хорошо, — ласково улыбаясь, сказал ей тогда классный руководитель, пожелав стать архитектором.