Седьмой сын
Шрифт:
– Для мыши-полевки ты дерешься неплохо. – Так по крайней мере хотел сказал Элвин, правда, он не знал, получилось ли у него что-нибудь.
– Знаешь, что я сделал, когда мне исполнилось шесть лет? Я ушел из дому и заблудился в лесу. Я шел и шел. Иногда закрывал глаза и несколько раз проворачивался на пятках, чтобы наверняка потеряться. Я плутал полдня, не меньше. И хоть одна живая душа побежала искать меня? В конце концов мне пришлось развернуться и самому искать дорогу домой. И никто не спросил: «Кэлли, а где ты был весь день?» Мама только сказала: «Твои
Элвин рассмеялся, почти неслышно, его грудь тяжело заходила.
– Тебе смешно. О тебе-то все заботятся.
На этот раз Элвину пришлось собрать все силы, чтобы спросить:
– Ты хочешь, чтоб я ушел?
Кэлли долго не отвечал, но потом произнес:
– Да нет. Кто со мной играть будет? Кузены – дураки все. Из них никто бороться толком не умеет.
– Я уеду скоро, – прошептал Элвин.
– Никуда ты не уедешь. Ты седьмой сын, тебя не отпустят.
– Уеду.
– Я много раз пересчитывал, и каждый раз выходило, что это я седьмой. Дэвид, Кальм, Мера, Нет, Нед, Элвин-младший – это ты, а затем иду я. Получается семь.
– Вигор.
– Он умер. Давным-давно. Почему-то никто не сказал об этом маме и папе.
Те несколько слов, что пришлось произнести, израсходовали все силы. Элвин чувствовал себя вымотанным до крайности. Кэлли больше ничего не говорил. Сидел тихонько, как мог. И крепко сжимал руку Элвина. Вскоре Элвина закачали волны сна, поэтому он так и не понял, приснились ему или нет следующие слова Кэлли. Но вроде бы он точно слышал, как Кэлли произнес: «Я никогда, никогда не хотел, чтобы ты умер, Элвин». А потом он, похоже, добавил: «Вот если б я был тобой…» Элвин провалился в сон, а когда снова проснулся, никого рядом не было. Дом был погружен в ночную тишину, изредка разрываемую стуками-шорохами – то ветер ставней грохнет, то балки затрещат, сжимаясь от холода, то бревно выстрелит в очаге.
Элвин опять заглянул внутрь себя и пробрался к ране. Этой ночью он не стал возиться с кожей и мускулами. Теперь он должен поработать над костями. Приглядевшись, он удивился: кости словно сотканы из кружев и усеяны крошечными дырочками. В отличие от камня, они были прозрачными и ломкими. Однако он довольно быстро научился управляться с ними и вскоре крепко срастил друг с другом.
Но что-то ему не нравилось. Больная нога чем-то отличалась от здоровой. Разница была незначительной, невидимой глазу. Элвин просто знал, что эта разница, в чем бы она ни заключалась, делает кость больной изнутри. В ней будто какая червоточинка поселилась, но Элвин, как ни старался, так и не смог понять, как ее исправить. Это все равно что снежинки с земли собирать: думаешь, хватаешь что-то твердое, а в руке одна грязь.
Хотя, может, все пройдет. Может быть, когда он вылечится, больное место само зарастет.
Элеанора задержалась у матери допоздна. Армор ничего не имел против того, что жена поддерживает отношения с родителями, но возвращаться домой в сумерках слишком опасно.
– Говорят,
– Я старалась идти побыстрее, – ответила Элеанора, – а дорогу домой я найду всегда.
– Вопрос не в том, найдешь ты дорогу или нет, – ядовито произнес он. – Французы стали раздавать ружья в награду за скальпы бледнолицых. Людей Пророка это не соблазнит, но чоктавы будут только рады возможности наведаться в форт Детройт, пожиная по пути урожай скальпов.
– Элвин будет жить, – сказала Элеанора.
Армор терпеть не мог, когда она перескакивала с темы на тему. Но такую новость он не мог не обсудить.
– Значит, решили отнять ногу?
– Я видела рану. Она затягивается. Под вечер Элвин-младший проснулся. Мы даже поговорили с ним немножко.
– Я рад, что он пришел в себя, Элли, искренне рад, но надеюсь, ты не обольщаешься этим. Огромная рана может сначала затянуться, только вскоре гной возьмет свое.
– На этот раз, думаю, все обойдется хорошо, – промолвила она. – Ужинать будешь?
– Я сожрал, наверное, батона два, пока бродил по комнате взад-вперед, гадая, вернешься ли ты вообще домой.
– Живот мужчину не украшает.
– Не всякий. Мой, к примеру, сейчас отчаянно взывает к пище, как и любое другое нормальное брюхо.
– Мама дала мне сыру. – Она развернула сверток на столе.
У Армора имелись определенные сомнения насчет этого сыра. Он считал, сыр у Веры Миллер получается столь вкусным, потому что она проделывает с молоком всякие штучки. Но в то же самое время на обоих берегах Воббской реки, да и на Типпи-каноэ не найти сыра вкуснее.
Каждый раз, ловя себя на том, что мирится с колдовством, Армор выходил из себя. А выйдя из себя, он придирался ко всякой мелочи. Вот и сейчас он не мог успокоиться, хотя знал, Элли не хочется говорить об Элвине.
– А почему ты решила, что рана не загноится?
– Она быстро затянулась, – пожала плечами она.
– Что, совсем?
– Почти.
– И насколько почти?
Она обернулась, устало закатила глаза и повернулась обратно к столу. Взяв в руки нож, она принялась нарезать яблоко к сыру.
– Я спросил, насколько, Элли. Насколько она затянулась?
– Вообще затянулась.
– Два дня прошло с тех пор, как жернов содрал все мясо с ноги, и раны уже нет?
– Всего два дня? – переспросила она. – Мне казалось, неделя, не меньше.
– Если календарь не врет, минуло два дня, – подтвердил Армор. – А это означает, что там имело место ведьмовство.
– Насколько я помню Писание, человек, излечивающий раны, не обязательно колдун.
– Кто это сделал? Только не надо мне говорить, что твои папа с мамой открыли вдруг какое-то сильнодействующее снадобье. Они что, дьявола на помощь вызвали?
Она обернулась, сжимая в руках острый нож. Глаза ее яростно вспыхнули.
– Папа, может, и не любит ходить в церковь, но дьявол никогда не ступал на порог нашего дома.