Седьмой урок

Сказбуш Николай Иосифович

Принялся разворачивать свертки:

— Вот для нас балычок, вот сардиночки. Еще кой-чего достанем.

Сергея тянуло выпить, перебить, переломить день, но боялся, что за первой последуют не первые.

— И не помысли отказаться, — предостерег его Жорка, — не дай те господь оскорбить дружка, отойти от нашей душевности.

— Куда гнешь, не пойму.

— Не сомневайся. Ничего такого не последует. Ничего за мной нет. Верно тебе сказал, поменял жизнь. Однако

не забывай, кто мы, одна крыша над головой. Нам врозь не приходится, Сереженька.

Сергей, не слушая его, думал о давешней встрече:

«Богатая учительница. Интересно живем. На тротуарах здороваемся, мировые вопросы решаем. А в машине вперед глядит, не замечает. Интересно живем, праведно — «ому как удастся».

— Ну, давай по первой! — торопил Егорий. — Культурно за культурненькую!

— Если уж на то, давай пойдем посидим как люди. С музыкой.

— А что нам музыка? Кто от накрытого стола уходит? Тихо-солидно, душевный разговор.

И Жорка звенел уже горлышком о край стакана.

Опрокинул стакан:

— Хорошо пошла!

Сергей молча осушил свой.

— Ну, и повторить не грех.

— Давно не пил стаканами… — откинулся на спинку стула Сергей.

— Стаканами! Да это ж стаканчики, стопочки.

Но, приметив, что Сергей и впрямь отвык от стаканов, Егорий отодвинул свой.

— Ладно, передохнем малость. Подзакусим, — не давая Сергею выбиться из хмеля, продолжал: — Послушай, Серега, я бы ни за что не завел подобный разговор, ни под каким видом; но ты сам признался — случайная встреча. Тебе случайная, мне вот так! — Жорка чиркнул себя большим пальцем по горлу.

Сергей слушал и не слушал его.

Егорий налил по второму стакану, придвинул стакан к себе и снова отодвинул в сторону.

— Ответь мне, Серега, одно. Как лучшему другу. У тебя что до нее, до этой самой, культурной? Серьез или между прочим?

Сергей склонился к стакану, поднял стакан и враз опрокинул.

— Слушай, Сережа, — прилип к его плечу Егорий, — давай сменяемся. По-хорошему. Без ссор, без обид. Я тебе за нее каких хочешь По-дружески. Чтоб ничего между нами. Каких хочешь, говорю. Есть одна, познакомлю; для себя берег. Полный стиль, модерная.

Неожиданность, наглость Егория придавили Сергея, слова не мог произнести.

А Егорий по-своему истолковал его состояние и продолжал горячась:

— Давай сменяемся, говорю. Для тебя она встречная-поперечная. А для меня через такую любовь вся жизнь откроется. Я теперь, знаешь, до какой жизни иду? Еще годок, другой в слесарях покрутимся, а там… Ты знаешь, на каком я разряде? На какой специальности? На несгораемых кассах. Я и сейчас косые запросто. Могу и на заочный, если потребует! До культурной жизни иду!

— Мало тебе разбитых контейнеров, —

вскинулся Сергей, — тебе еще культуру подавай.

— А что? Не хуже других. На свою судьбу имею право. Или они особые, не такие? Все на одну мерку, на один фасон.

— Ты ж о культуре говорил!

— Говорил? — желтые глаза Егория забегали. — Верно, говорил; это верно… — он задергался, заметался, — это верно, черт! — потянулся к стакану, заглянул в стакан, точно гадал на нем про будущее, — ну, что ж, постараемся. И мы люди. Так что, давай меняться, Серега Выйду в люди, и тебе хуже не станет.

Сергей подался вперед, налитые хмелем губы онемели.

— Ты что, ты что уставился? — отодвинулся Жорка, — что я такого сказал? Что сказал? Ничего не сказал. Все по доброй воле. — торопливо убрал бутылки, — что глаза пялишь на меня? Не насмотрелся? — принял со стола нож, спрятал за спину. — Ты лучше на себя посмотри, каков ты есть. А вдруг она спросит: где вы были, Сереженька, какой срок отбывали, где время проводили до нашего первого знакомства? Я завсегда отбрешусь. А ты?

— Я чистый, чистый, понял, гад!

— Все мы чистые, все ангелы.

Крейда поднялся с трудом, пошатнулся, но тотчас выпрямился, зашагал к двери, выдерживая линию, на пороге оглянулся:

— Ну ты, погуляй тут. Посиди. Обмозгуй. А я побежал. Мне еще нужно на Проспект заглянуть, в тридцать третий. Классная девица. Так что, если надумаешь!..

— Знаю, о ком сказал, — приподнялся Сергей, — знаю, гад!

Сергей рванулся было за ним, шага не ступил, повалился на стул, бился головой о край стола, разорвал на себе рубаху.

На шум прибежала хозяюшка:

— Что вы тут, опять лотерейку не поделите?

— Сволочь я! Сволочь, — выкрикивал Сергей, — смолчал! Подлецу смолчал. С мальчишками, сопляками заводился, а этому смолчал!

Накинулся на хозяйку:

— И ты смолчишь, старая! Стопку поднесет, шлепанцы подарит и смолчишь!

Хозяйка отвела его на кухню, отливала под краном шипящей струей, так что вода лилась потоком по лицу, скатывалась холодом за шиворот, на грудь.

— Шпана психованная! Стопку раздавят, на стенку, на небо до бога лезут!

Притиснула его под кран, пока не пришел в чувство.

Хмель вскоре прошел, но похмелье было тяжелым, как всегда после навязанной пьянки без веселья, без круга добрых друзей.

Свалился на койку переспать угар, но короткое забытье сменилось смятением, мысли путались, голова трещала. То возвеличивал себя, то вдруг вниз, в бездну — с великих высот к уязвленному маленькому человечку. И злоба, и страх безотчетный, и жалость к себе. И спорит с собой — не хочет, боится этого спора, но ничего не может поделать.