Седьмой выстрел
Шрифт:
— Доктор Уотсон, — приветливо сказал он, крепко пожимая мне руку и устремив на меня прямой взгляд.
Будь я циничней, мог бы заподозрить, что это безупречное приветствие оттачивалось в актёрской школе. Скажу лишь, что его напускная открытость привела мне на память великого английского трагика Генри Ирвинга. Холмс часто хвалил меня за умение разбираться в человеческих характерах. Заглянуть за маску Бьюкенена — вот это будет настоящий вызов.
Сенатор жестом пригласил меня сесть, и я сел напротив, у письменного стола. Сложив на груди руки, как и он, я ощутил себя его зеркальным двойником.
— Видите
Было ясно, что чем дальше сенатор Бьюкенен будет распространяться о Филлипсе, тем сильнее он будет распаляться. Его лицо уже стало приобретать красноватый оттенок, когда в дверь вкрадчиво постучал Алтамонт. Это позволило Бьюкенену собраться с мыслями.
— Входите, — сказал он.
Алтамонт вошёл в сопровождении высокого, но неприметного человека с каштановыми волосами и близко посаженными серо-голубыми глазами, одетого в зелёный клетчатый костюм. Если бы секретарь не упомянул его имени, я в жизни не признал бы в нём могущественного самодержца, коим он на самом деле являлся.
— Сенатор Бьюкенен, — произнёс Алтамонт, — мистер Херст просит позволения присоединиться к вам с доктором Уотсоном.
— А, Билл, заходи, — сказал Бьюкенен, представляя меня знаменитому издателю.
Херст уселся в кресло рядом со мной и смиренно сложил руки на коленях.
— Доктор Уотсон, — заговорил он, — очень рад с вами познакомиться. Я прочёл всё, что вы написали о Шерлоке Холмсе. Ваши сюжеты так замысловаты, что некоторые не верят в его существование и считают гением именно вас. Это комплимент вашим произведениям. Если вы когда-нибудь захотите поработать на американскую газету, считайте, место в редакции уже за вами. Вы здорово увеличите тираж.
Я поблагодарил его за предложение и на один, очень краткий, миг задумался, каково это — жить в Нью-Йорке. Конечно, Херст меня смутил, но в то же время его присутствие разрядило атмосферу. Даже сенатор как будто повеселел.
— Сигары, — предложил Бьюкенен.
Очевидно, появление работодателя, пусть они и были на короткой ноге, отсрочило планы сенатора уйти пораньше. Сигару закурил он один, предварительно обрезав её кончик латунным ножичком, прикреплённым к часовой цепочке на его жилете. Херст положил свою сигару в карман, а я вообще от неё отказался.
— Не курите, а, доктор? — спросил Бьюкенен между двумя глубокими затяжками.
— Несколько рановато для меня, — ответил я.
Он с явным одобрением кивнул.
— Филлипс, знаете ли, любил папиросы. Так и не научился курить по-человечески.
— Времена изменились, Миллард, — заметил Херст. — Ты не можешь всю жизнь цепляться за свои старомодные понятия. У Филлипса были свои пристрастия, но в курении папирос нет ничего плохого.
— Тут возникает интересный вопрос, господа, —
Бьюкенен зашёлся нехорошим мокрым кашлем, который сказал мне, как врачу, что ему стоит завязать с сигарами.
— Ну, я не думаю, что шеф в ответе, — ответил он. — Билл хотел стать губернатором и просто делал то, что для этого нужно. Я это знаю. Вы могли бы обвинить кого-нибудь в желании убить Билла Херста, вместо того чтоб калякать о Филлипсе.
Чем ближе сенатор подступал к разговорам о смерти Филлипса, тем явственнее обнаруживался в его речи простонародный говор. Он стал растягивать слова, как делают выходцы из низов, принадлежность к которым Филлипс особо выделял, рассуждая о превращении Бьюкенена из деревенского бедняка во влиятельного политика. Согласно Филлипсу, тот использовал для этого не слишком благовидные способы, в том числе брак по расчёту.
— Прошу прощения, — сказал я, — я не собираюсь никого ни в чём обвинять.
Воцарилось молчание. Я наблюдал за тем, как дым сигары Бьюкенена повисает в плотном воздухе. Внезапно длинный столбик пепла упал с сигары на лист бумаги, лежавший на столе. Через мгновение вверх взметнулся язычок пламени.
— Быстро, доктор! — рявкнул сенатор, пытаясь затушить пламя ладонью. — Воды! На полке за вами!
Я обернулся и увидел графин с питьевой водой, стоявший на полке сразу за лестницей, слева от меня. Я метнулся туда и, чтобы достать его, хотел пройти под лестницей.
— Стойте! — взревел Бьюкенен. — Вы спятили — лезть под лестницу?
Я обогнул лестницу, принёс воду и затушил огонь. Только тут я заметил, что всё это время Херст преспокойно сидел на месте, даже рук не расцепил.
Бьюкенен погасил сигару, а Херст в это время объяснял:
— Милл, может, и смыслит в политике, доктор, но у него, как и у Филлипса, свои странности. Он суеверный малый.
— А, подкова над дверью, — вспомнил я.
— Точно, — подал голос Бьюкенен. — Дугой вниз, чтоб удача не отвернулась.
— Поверите ли, — сказал Херст, — пару недель назад он заставил меня отменить политическое выступление только потому, что оно было назначено на пятницу, тринадцатое!
Бьюкенен сунул несколько листков в лужу на столе. Херст посмеивался, не обращая внимания на запах жжёной бумаги, распространившийся по комнате. Затем, посерьёзнев, он вернулся к прежней теме:
— Филлипс не желал, чтобы ему поручали «Измену». Вот что самое забавное во всём этом. Он хотел, чтобы эта работа досталась кому-нибудь другому. Говорил, что он уже писатель, а не журналист, когда я попросил взяться за неё. Если хотите знать моё мнение, это всё его сестрица. Филлипс сказал, его нельзя беспокоить. Говорит: «Пусть это делает Уильям Аллен Уайт». А я ему: «Назови свою цену». Мне нужен был Филлипс. Он говорит: «Вы не заплатите, сколько я хочу». «Посмотрим», — говорю. И он назвал цену (сдаётся мне, блефовал, чтоб избежать задания). А я таки принял его условия. Остальное вам известно. Но знаете, я думаю, он до конца жизни считал, что писал те статьи, чтобы сделать себе небольшое состояние.